Моня выразительно посмотрел на Арину и поднял указательный палец. Мол, обрати внимание — ценит.

— Так Ирина Павловна — ваша супруга? — в голосе Кодана послышалось несколько больше заинтересованности, чем было до сих пор. — И что она в вас… Впрочем, не о том разговор.

Вот если бы можно было передать свою силу другому человеку. Более, по вашему мнению, соответствующему представлению об идеальном советском драконе — вы бы это сделали?

— Зачем?

— Во-первых, чтобы у Родины был тот самый идеальный дракон. Во-вторых, чтобы пожить для себя. Книги наконец-то почитать, в футбол поиграть… Кем вы, кстати, хотели быть в детстве?

— Как это?

— Ну все ж мечтают. Кто-то врачом хочет быть, кто-то продавцом мороженого… Ваши ровесники, думаю, через одного мечтали быть авиаторами.

— Никогда об этом не думал. Я дракон. Отец был дракон. Дед. Прадед.

— Вот и я о том же, Давыд Янович, ровно о том же. Вот прямо сейчас — если бы выбирать, кем работать, — кем бы вы стали?

— Я дракон.

— А если нет?

— Это невозможно. Я родился драконом, им и умру.

— А все-таки? Ну, попытайтесь, проявите фантазию…

— Не знаю. Наверное, в опера бы пошел. Или в шоферы. Или вот за лошадьми ухаживать…

— Любите лошадей? — Кодан явно заметил, с какой нежностью Шорин сказал последнюю фразу.

— Я всех живых люблю. Лошадей, собак, детей… Даже кошек… наверное.

— Кошки прекрасны. Особенно коты. Имел честь дружить с двумя замечательными представителями.

— Возможно.

— Кстати, ведь есть же милицейские собаки. Что вы думаете о работе кинолога? Это как раз собачий наставник, к кинематографу отношения не имеет.

— Неплохой вариант.

— И вот представьте: вы с собачкой бегаете, а кто-то достойный, тот же ваш Клим Петрович или… — тут Кодан запнулся, — или кто-то другой — исполняет должность дракона. На рожон, в отличие от вас, не лезет, в споры с начальством не вступает. Пользуется любовью и уважением коллектива.

— Не получится. Не смогу спокойно с собачками возиться, если буду знать, что человек за меня жизнью рискует. Хоть Клим, хоть кто.

— Хорошо, а как вам такой вариант? Собираем Особые силы по крупинкам. У единичек, двоек, троек… По сравнению с вами они же так, почти ординары.

— Ну, все-таки есть разница.

— Вы знаете, что от ранга к рангу сила Особых растет не линейно, а экспоненциально. То есть вы сильнее единички не в тринадцать раз, а раз так…

— Не важно.

— Вы абсолютно правы, в данном случае точная величина не важна. Но, чтоб дать силу дракона, скажем, Особому девятого ранга, надо еще пятерых таких же…

— Пятерых таких же… Что? Пустить в расход?

— Отчего же нет? Это в ваших интересах.

— В моих?

— В интересах вашего Особого отдела. Вы в курсе, кем были те, кого я, как вы выразились, убил?

— Людьми. Советскими гражданами.

— Прошу вас, Давыд Янович, не кокетничайте — вам не к лицу. Будем честны: не позаимствуй я у этих людей их силу, они вряд ли воспользовались ею на благо общества. Хотите, вы будете называть моих, скажем так, жертв — а я подробно расскажу о каждой. У вас же есть список?

— Есть.

— Давайте по порядку, время ведь еще есть?

— Да, у вас еще пятнадцать минут. Итак, первый труп, апрель 1946 года. Земсков Рудольф Олегович. Не знаю, что за фрукт.

Моня повернулся к Арине и закатил глаза. Ну да, молодец Шорин, много успеет рассказать подозреваемому…

— Конечно, не знаете, — даже сквозь стенку было слышно, что Кодан говорит с самодовольной улыбкой, — карманник он. Приезжий, из Балты. Изволил польститься на мой бумажник. Как видите, сам выбрал стать первым моим источником.

— А чем вам Антонина Круглова не угодила? В марте 1947-го?

— Воровка-то безногая?

— А Феликс Коваленко в декабре? Ребенок же!

— Вот тут каюсь. Не люблю подростков. Наглые твари. А этот — тот еще волчонок. Подошел, огня спросил. Маленький, засранец, а уже курит. Видно, по какой дорожке пойдет.

Даже через стену было слышно, как Шорин заскрежетал зубами.

— А Виктор Плотников? — наконец продолжил он глухо.

— Значит, про Глазунова и без меня знаете. Хорошо. А про Плотникова еще не выяснили? Полюбопытствуйте, что он делал в Левантии во время оккупации. Весьма, гм, поучительная история.

— А вы, кстати, что делали в том же месте в то же время?

— Пытался выжить, извините, если вам это неприятно. Отстал от поезда — не смог эвакуироваться. Нашел единственную работу, дающую кусок хлеба. Не по специальности, преподаватели истории почему-то оказались не слишком востребованы. Уборщиком. По десять часов вытирал кровь, гной и прочие… неаппетитные вещи. Потом на мне ставили опыты. Как на крысе. Выжил — и даже обрел некоторые способности, которых раньше не имел. История не героическая, но и не позорная.

— Значит, вы не убийца, а жертва фашистских экспериментов…

— Давыд Янович, вы сотрудник милиции, а потому должны понимать важность точных формулировок. Во-первых, эксперименты на мне проводил не фашист, а советский ученый Антон Хайков, хорошо, как я понимаю, известный вашей, гм, супруге. Спросите у нее — она вам подтвердит, что в пылу научных изысканий он мог просто не заметить оккупации. Румыны… немцы… Ему было важно закончить работу. А во-вторых, я никого не убивал.

— Вы же сами только что признались…

— Признался в том, что забирал особые способности у вышеозначенных лиц. Которые, будучи преступниками, использовали свои способности явно не во благо общества и государства. А то, что они помирали через день-другой после нашей встречи — это уж не ко мне. Я знаю, что воздействие Смертного — штука малоприятная, но вот что поделать — такова уж моя особенность. Я тоже не выбирал, кем родиться…

— Зачем вы это делали?

— Чудак-человек! Я же вам объяснил: на благо родины. Вы же знаете, у нас осталось не так много драконов. Еще один будет не лишним. А то и два, и три… Мы с вами оба увеличиваем поголовье драконов… Несколько разными методами.

— Ты меня с собой не равняй, — Шорин прорычал это тихо, но так низко, что звук отозвался у Арины в костях.

— Простите, если доставил беспокойство. Успокойтесь, вот, водички выпейте.

В ответ раздался рык. Арина попыталась вскочить как-то успокоить Давыда, но Моня ее удержал

— Сейчас возьмет себя в руки, — шепнул он. — Дава умничка, Дава сможет.

При этом Моня вперился взглядом в стену — то ли пытался внушить Давыду мысль, то ли мутил что-то. Кто их поймет, Особых.

Давыд, судя по звукам за стеной, принялся ходить туда-сюда под спокойный, даже какой-то веселый голос Кодана:

— Ну взгляните на нас с вами объективно. Силища — огромная. Дайте точку опоры — и землю мы не только свернем, но забросим за какую-нибудь Альфу Центавра. При этом я клею коробки в артели, а вы — вот тут, в милиции, на должности, для которой бы тройки хватило с головой.

— Я вполне доволен. А вы, скорее всего, еще долго в свою артель не вернетесь.

— Скорее всего, вы правы. Но я о другом. Вы понимаете, что ваш уникальный дар пропадает втуне?

— Какое отношение это имеет к делу?

— Такое, что и вы, и я хотим приносить пользу. Максимальную, в соответствии со способностями. И моя польза в том, что я могу создавать драконов. В любом нужном стране количестве.

— Предположим. Я только не могу понять, как так вышло, что вы со своим желанием приносить пользу, будучи Смертным, не в армии. Не помню, чтоб кого-то из Смертных демобилизовали.

Кодан тихо застонал, как будто у него внезапно разболелся зуб.

— Какое отношение это имеет к делу?

— Самое прямое. Если вы не ответите мне на вопрос — значит, все, что вы мне тут наговорили, — вранье от первого слова до последнего.

— Ну, хорошо, хорошо… Видите ли… Кирилл Константинович Кодан — это не я.

— А кто?

— Скорее всего, прекрасный человек… был. Я не убивал его. Когда мы впервые увиделись, он был уже мертв. Ординар, но чем-то заинтересовал Хайкова. Я всего лишь убрал… то, что от него осталось после удовлетворения хайковского любопытства… В мои обязанности входило сжигать не только тело, но и одежду. За подкладкой я обнаружил документы.