— Ach, soll ich nicht weinen? — хором процитировали Шорин и Моня. Переглянулись и рассмеялись.

— Однако, — отставив в сторону кружку, сказал чуть повеселевший Моня, — нам пора на склад.

В этот раз сомнения не было — «Маскарад» действовал настоящий. И, кроме муки и сахара, пропал сторож. Домой не вернулся. Все на складе говорили о нем, как о человеке серьезном, трезвом и семейном, так что просто загулять он едва ли мог. И Шорин вскоре напал на след.

— Пошли, — серьезно и встревоженно выкрикнул Цыбин. В этот раз ехали недалеко.

— Она сильно напрягается, мутить не выходит почему-то… И там второй Особый был, послабее, мужчина, где-то двойка, земля, какой-то… контуженный, что ли… — шептал Давыд сомнамбулически. — Стой. Тут все закончилось.

Они выскочили из катафалка. Места были обжитые, не центр города, но вполне заселенная окраина.

Грузовик нашли в ближайшей подворотне. Ни чая, ни муки, унесенных со склада, в грузовике не было, зато обнаружился труп.

— Это он, — вздохнул Шорин, — тот самый Особый, двойка.

— Убит совершенно банально — финский нож под ребро, — вторила ему Арина.

— Ага, — задумчиво резюмировал Моня, — кажется, я начинаю понимать.

— Подчинила? — поинтересовался Давыд.

— Ага. Потому ты его за контуженного и принял. Но сопротивлялся. Слабенько, но ее это сбило, так что пришлось его того…

— Разведчица? — Арина посмотрела на Цыбина вопросительно.

— Рабочая версия. Ой, рабочая. Спасибо… — Цыбин улыбнулся. — Ну да, языка брала подчинением, финкой легко машет… Ангел, можешь сбегать в военкомат, поискать там девушку-разведчицу, Особую, четверку Воздуха, живущую в нашем городе?

— Ага. Хорошо. Мне как раз делать нечего.

— Неужели Наташа тебя отвергла?

— Не, сказала, что занята, ей не до меня. Она это — на курсах каких-то экзамены сдает.

— Вот! Бери пример! Человек учится, растет над собой! — не преминула вставить Арина.

— Ну, значит, сходишь прямо сейчас, — покивал головой Моня, — а потом уже — за учебу.

— Погоди, Моня! — Арина, пребывавшая в задумчивости, выкрикнула это внезапно, кажется, даже для себя. — А куда они все добро из грузовика дели? И в этот раз, и в прошлый.

— Ангел! — Моня стал серьезен. — Военкомат от нас не уйдет, а сейчас срочно пробегись по квартирам: может, кто видел, не заезжал ли сюда кто, кроме этого грузовика?

Ангел кивнул и убежал. И скоро вернулся с одноруким мужчиной в синих галифе и застиранной гимнастерке без знаков различия.

— Савелий Дмитриевич, инвалид войны. Говорит, видел, — представил Ангел своего спутника. Савелий внимательно присмотрелся к Цыбину. А потом обрадованно заорал:

— «Воевать подано», ты что ли?

— Антонов?

Они обнялись. Шорин, криво улыбнувшись, махнул рукой, мол «привет-привет».

— И этот тут? — чуть ли не брезгливо спросил Антонов Цыбина.

— Временно. Но он тут экспертом.

— Ну и черт бы с ним, — Антонов начал произносить другое слово, но очень быстро исправился на «черта».

— Всегда со мной, — очень широко улыбнулся Шорин.

— Ладно, Антонов, мы тебя не за этим звали. Вон, наш сотрудник говорит, ты видел, кто ночью сюда въезжал.

— Еще как видел! Заснуть не мог — погода меняется, все ноет, так что всю ночь, считай, вон там на лавочке просидел.

— Это точно, меняется, — Цыбин задумчиво потер колено. — Так кого видел?

— Площадку о двух лошадях. Одна — ну вот помнишь мою Ласточку? Одно лицо. Только…

Описание лошадей заняло, кажется, час. Антонов описывал каждую стать двух, как поняла Арина, довольно немолодых и не слишком породистых кобыл, как будто рассказывал то ли о киноактрисах, то ли о любимых женщинах. Цыбин со знанием дела уточнял, спорил, переспрашивал. Даже Шорин влез с каким-то замечанием. Постепенно они перешли на обсуждение «лошадей вообще» — у каждого из троих оказались свои пристрастия, свои представления о красоте и уме этих животных.

Арина деликатно кашлянула.

— Савелий Дмитриевич, не могли бы вы… — начала она.

— Что ни говори, а лошадь должна одну руку знать. Если она, как девка портовая, под кого угодно готова… — начал в то же самое время Шорин.

И спор снова разгорелся.

— Савелий Дмитриевич! — снова начала Арина, склонившись к уху Антонова.

— Ну раздерешь ты ему рот, и что? — кипятился Цыбин у другого уха. Арина выпрямилась.

— Моня! — она почти дернула Цыбина за плечо. — Неплохо бы не только про лошадок, но и про человека, ими правившего, спросить…

Цыбин посмотрел на нее мутно, как будто бы она его разбудила.

— О! Точно! А скажи мне, Антонов, кто правил той площадкой?

— Какой?

— Ну, в которую были запряжены… — Цыбин, даже не сверяясь с блокнотом, повторил описание лошадей со всеми подробностями.

— А-а-а-а-а. Ну, мужик.

— А подробнее? Как выглядел, во что одет был?

— Ну, одет… Ну да, был одет, — задумчиво протянул Антонов.

— Не голый? Уже хорошо! А лицо?

— Было лицо.

— Совсем здорово! И какое же?

— Ну такое, обычное…

— Как у меня? Как у него? Как у тебя? На кого похож?

— Ну, я не смотрел особо… Кажется, на этого похож, как его, Меркурьева, который Тучу играл.

— Понял тебя, спасибо. Ладно, пойдем мы, но адресок твой я знаю, так что не отвертишься — зайду выпить.

— А заходи. Я один живу, никому не помешаем, — и добавил шепотом: — Только без этого своего.

Ангел вернулся задумчивый. Лошадей по описанию он нашел быстро — они числились за пожарной командой. Только вот незадача — были выкрадены оттуда в день ограбления склада.

— Еще и наорали на меня, мол, заявление написали, а я его даже не прочел, — надул губы Ангел.

— Так, — Цыбин вдруг стал серьезен и, кажется, даже вырос и раздался в плечах. — Иосиф, соберите, пожалуйста, в Особом отделе всех рябчиков, кто не очень занят прямо сейчас.

Арине нечего было делать на этом собрании, но образ Мони-полководца завораживал, она тихонько пробралась в Особый отдел и пристроилась на табуреточке возле Ликиного стола.

Моня склонился над картой. Выглядел — хоть картину пиши маслом. Жалко, карта была не мира, и даже не Советского Союза, а всего лишь подробный план Левантии.

Рябчики опасливо жались в углу напротив. Моня решительно провел три ломаные линии.

— От конюшни пожарной команды до двора, где лошадей видел свидетель, можно добраться тремя путями. Можно по Офицерской до Мастерской, а оттуда вот сюда, налево, — Моня показал на первую нарисованную линию, — значит, их могли видеть из окон пятнадцатого дома, из окон двадцатого и, возможно, двадцать восьмого. Это понятно?

Рябчики закивали и замычали.

— Ты, ты и ты, — Моня показал кончиком карандаша на троих рябчиков, оказавшихся в первом ряду, — обойдете указанные дома, найдите свидетеля, который видел, кто управлял лошадьми, — и сможет описать. Словесный портрет составить сумеете?

— Я даже нарисовать смогу! — пропищал худенький длинношеий рябчик из заднего ряда.

— Прекрасно. Значит, все составляете словесные портреты и несете товарищу… Как вас?

— Вова… Владимир Камаев.

— И несете товарищу Камаеву. Он нарисует. Так, дальше. Второй маршрут — сначала по Декабристов, потом по Грязному переулку. Тут могли видеть из окон домов три, шесть и одиннадцать. Пойдете вот вы двое. И третий маршрут — сначала по Морской, потом дворами. Тут каждый дом мог что-то видеть, так что все остальные — туда. Ангел, будешь руководить группой. Всем все понятно?

— Всем, — нестройно промычали рябчики.

— Тогда выполнять! — отчеканил Моня.

Рябчики бросились на выход. Арина улыбнулась их молодому задору.

Не прошло и трех часов, как у Мони появился портрет подозреваемого. Немного карикатурный, но вполне узнаваемый. Наверное. По крайней мере, уже можно было расспрашивать людей, показывая им это.

К особым приметам, по словам очевидцев, стоило добавить также отсутствие музыкального слуха — в процессе кражи лошадей подозреваемый исполнял Утесова крайне немузыкально.