Эти идеи особенно распространились среди молодежи в югославянских странах, и они были следствием народного огорчения. Это и всё остальное побудило меня совершить покушение на престолонаследника, так как по его деятельности я считал его очень опасным для югославян».
Семнадцатого августа следователь поинтересовался у него, какими средствами они собирались осуществить политическое объединение югославских народов. Принцип ответил, что они стремились «поднять национальный дух», чтобы в подходящий момент провести объединение. Он заявил: «Таким моментом мы считали европейскую войну, в которой Сербия и Югославия[42] настолько укрепились бы, что могли бы отпасть от Австрии», — впрочем, оговорившись, что это только «его мысли», но есть среди молодежи и те, кто думает иначе.
Следователь спросил, руководствовался ли он этими идеалами при совершении покушения. «Да, — ответил Принцип, — когда человек забывает о себе, но любит свой народ, он может сделать всё… Мы ждали, что Австрия будет уничтожена, как чума, и исчезнет среди нас, югославов… Моя мысль состояла в том, что всякий, у кого есть душа и кто сочувствует страдающему народу, должен протестовать и что-то совершить…» Месть, добавил Принцип, — дело «сладостное и кровавое».
Грабеж тоже говорил следователю, что они с Принципом не раз обсуждали тяжелое положение народа и «абсолютистский режим» в Боснии, а также вели разговоры о политическом объединении всех южных славян с Сербией «всё равно в каком виде — в виде республики или федеративного государства, в которое нужно было бы включить и болгар».
Перед следователями стояла задача добиться от заговорщиков признания, что их действиями руководила Сербия. Однако те категорически настаивали, что покушение было делом их рук и никакой помощи от официальных или полуофициальных лиц из Белграда они не получали. Принцип и Грабеж ответили на эти обвинения практически одной и той же чеканной фразой, которая могла бы появиться на их надгробиях: «Мною руководила не Сербия, а только Босния». Принцип указал следователям на тот факт, что в заговоре не участвовал ни один серб из Сербии — все его участники были подданными Австро-Венгрии из Боснии и Герцеговины. Когда же ему возразили, что они перешли через границу при помощи сербских пограничников, Принцип ответил: «Я сам столько раз переходил в Сербию и из нее, что мог бы и тогда обойтись без их помощи, но мне хотелось, чтобы всё было сделано наверняка».
В другой раз Принцип категорично заявил: он уверен, что «в правительственных кругах Сербии» ничего не знали о подготовке покушения. В подтверждение он привел сказанное ему Цигановичем: «Если на их след нападут гражданские власти, то мы будем наверняка арестованы». Другие члены «белградской тройки» говорили примерно то же.
Следователи работали оперативно, и расследование закончилось уже 18 сентября. А 28-го числа обвиняемым зачитали обвинительное заключение, по этому случаю собрав их в одном помещении.
Обвиняемых было 25 человек. Шестеро непосредственных участников покушения: Принцип, Чабринович, Грабеж, Илич, Васо Чубрилович и Попович (Мехмедбашичу удалось скрыться). Десять человек из тех, кто помогал заговорщикам перейти границу и попасть в Сараево: Мишко Йованович, Велько Чубрилович, Мико Мичич, Яков Милович, Обрен Милошевич, Недо Керович, Митар Керович, Ново Керович, Благойя Керович и Цвиян Степанович. Трое из тех, кто хранил у себя оружие: Иван Момчилович, Франьо и Ангел Садило. И шестеро из тех, кто знал о подготовке покушения, но не сообщил о нем: Лазарь Джукич, Иво Краньчевич, Бранко Загорац, Марко Перин, Никола Форкапич и Драган Калембер.
«Главные герои 28 июня» впервые встретились после покушения и очень обрадовались при виде друг друга. Судебный следователь Лео Пфеффер читал обвинительное заключение, но вынужден был прерываться: обвиняемые почти не обращали на него внимания, громко переговаривались и шутили.
В конце концов Пфеффер не выдержал и сказал, что они ведут себя, как дети, как будто не представляют, что их может ждать в будущем. Принцип на это ответил, что они просто долго не виделись, а всё то, что он читает, они и сами знают хорошо. И что их ожидает — тоже.
Двадцати двум арестованным предъявили обвинение в государственной измене — в «совершении действий, которые имели своей целью оскорбить или поставить в опасность Его Величество Апостолического императора и короля, Его тело, Его здоровье или Его свободу, и воспрепятствование Ему осуществлять свои права управления». В качестве высшей меры наказания по этим обвинениям предусматривалась смертная казнь.
Троих (Момчиловича, Франьо и Ангела Садило) обвинили в соучастии заговорщикам и недонесении на них.
Текст обвинительного заключения занимал 33 страницы.
Австро-Венгрия — по крайней мере формально — была правовым государством с соответствующими атрибутами. Соответственно, следствие и суд должны были соблюдать определенные юридические процедуры, предусмотренные законодательством. Пфеффер сообщил Принципу и его друзьям, что они имеют законное право не согласиться с обвинительным заключением, и тогда процесс над ними будет отложен. Чабринович заявил, что он так и поступит. «Идет война, и никто не знает, что будет даже завтра», — сказал он. На это Пфеффер ответил: Чабринович зря надеется, что Босния перестанет быть частью империи, но если даже этот день придет, то до него «повесят еще четырнадцать Чабриновичей».
Однако другие решили не возражать против обвинения, и Чабринович в конце концов тоже согласился не делать этого, чтобы не откладывать начало суда.
Некоторые из заговорщиков потом вспоминали, что в тот день они попытались договориться, как вести себя на суде. Многие хотели сделать всё, чтобы выгородить крестьян-проводников, сами же собирались быть «тише воды, ниже травы», чтобы не злить судей и не осложнять свое и без того тяжелое положение. Ведь если несовершеннолетние (совершеннолетним по австрийским законам считался человек с двадцати лет) еще могли на что-то надеяться, то остальным участникам заговора явно грозила смертная казнь. Только Принцип не согласился с этой тактикой. Он решил идти до конца.
Несмотря на то что шла война, которую двуединая монархия начала далеко не успешно, судебный процесс по делу о сараевском покушении имел для австрийских властей огромное значение. Для них было очень важно, чтобы именно суд доказал всему миру, что Белград был замешан в покушении, а заговорщики являлись его орудием. И сделать это нужно было с соблюдением (во всяком случае, видимым) правовых норм и преданием гласности показаний подсудимых.
Судебный процесс начался 12 октября 1914 года в зале дивизионного суда военной тюрьмы Сараева. Председателем суда был назначен Луиджи фон Куринальди, а судьями — украинец Богдан Наумович и немец Майер Хофман. Судебные заседания не были открытыми — на них пускали только по специальным пропускам. Однако на процессе присутствовало более сотни газетных корреспондентов, в том числе из нейтральных стран, к которым австрийцы относились очень предупредительно. Было вызвано также более ста свидетелей.
Накануне суда подсудимых побрили и подстригли, с них сняли кандалы. «Без них я чувствовал себя сначала весьма необычно, — вспоминал Цветко Попович. — Они больше не били и не звенели при каждом движении, к чему я уже привык. Сейчас, без цепей, я не мог ходить… Моя походка была очень неуклюжей и смешной».
Однажды, вспоминал Попович, когда их вели из зала суда в тюрьму, один из мобилизованных солдат, которые рассматривали заговорщиков с большим любопытством, неожиданно ударил Принципа, но тут же сам получил сильный удар от одного из охранников подсудимых: «Зачем бьешь связанного человека?» Поповича очень удивил этот поступок.
Подсудимые явно делились на три группы и соответственно вели себя на процессе. К первой принадлежали непосредственные участники покушения и их сообщники. Они были готовы защищать свои идеи на суде до конца. В той или иной степени это были убежденные и идейные люди, которые понимали, на что они идут. Другую группу составляли крестьяне-сербы, выступавшие в роли проводников Принципа и Грабежа. Назвать их «радикалами» и тем более «революционерами» невозможно, тем более что, например, Керовичи считались весьма зажиточными хозяевами — в саду у самого старшего из них, Митара (Петара), росло около трех тысяч сливовых деревьев. Ему, в общем, было что терять, и психология сербского крестьянина отличалась от психологии гимназистов-радикалов. А вот Яков Милович был, наоборот, очень беден, но зато имел пятерых детей.
