Одновременно в русских газетах 25 (12) июля было крупным шрифтом напечатано официальное сообщение: «Правительство весьма озабочено наступившими событиями и посылкой Австро-Венгрией ультиматума Сербии. Правительство зорко следит за развитием сербско-австрийского столкновения, к которому Россия не может оставаться равнодушной».
Ответ австрийцам сочинял почти весь сербский кабинет министров. К этому времени королевич Александр уже подписал приказ о всеобщей мобилизации, а Белград начали готовить к эвакуации. В Сербии были почти уверены в том, что война неминуема, и всё же постарались уступить австрийцам как можно больше. Правительство, чтобы выиграть время, распустило слухи, что конфликт близок к мирному разрешению. Услышав об этом, австрийский посол Гизль, который уже начал паковать чемоданы, буквально впал в ступор. «Это же невозможно! — повторял он. — Я не могу в это поверить! Это неслыханно!»
Сербы торопились: если бы они не успели к сроку, это означало бы, что они отклонили ультиматум, и влекло бы за собой почти стопроцентную вероятность объявления Веной войны. Ответ перепечатывали на машинке (единственной в сербском МИДе), но она, как назло, сломалась в самый разгар работы. Окончание пришлось дописывать от руки. Примерно в 17.50 наконец-то готовый документ доставили премьер-министру Николе Пашичу. Он сел в экипаж и отправился в австрийское посольство, благо оно было рядом.
Что же содержалось в сербском ответе? Белград согласился выполнить почти все требования ультиматума, причем сделал это в весьма достойных выражениях. Оговорки касались лишь пятого и шестого пунктов.
По пятому пункту сербское правительство заявило, что не очень понимает смысл и цель требования допустить сотрудничество с австро-венгерскими органами в «деле подавления вредоносных движений», направленных «против территориальной целостности Монархии». Однако Белград соглашался допустить такое сотрудничество, поскольку оно не противоречит «принципам международного права, уголовного права и добрососедским отношениям».
Что же касается шестого пункта, то сербы заявили, что прежде всего считают своим долгом провести самостоятельное расследование против лиц, замешанных в заговоре. Но белградское правительство, говорилось в ответе на ультиматум, «не может принять предложение» об участии в нем австро-венгерских агентов или властей, поскольку это было бы «нарушением конституции и кодекса уголовного судопроизводства». Однако сербы были готовы в конкретных случаях предоставлять информацию о расследовании австро-венгерской стороне.
Фамилии Принципа и других непосредственных участников сараевского убийства в ответе на ультиматум не упоминались. Что же касается Воислава Танкосича и Милана Цигановича, о которых шла речь в австрийской ноте, то сербы заявили: «Королевское правительство распорядилось в самый день вручения ему ноты принять меры для ареста майора Воислава Танкосича»; что же касается Милана Цигановича, подданного Австро-Венгерской монархии, служившего 28 июня в качестве кандидата на должность в Управлении железных дорог, то он еще не разыскан и против него издан приказ об аресте»[32].
Ответ сербов по достоинству оценили даже их противники. Начальник канцелярии австрийского МИДа Александр Музулин охарактеризовал его как «самый блестящий образец дипломатического искусства, какой я только знал». А кайзер Вильгельм II сделал пометку на докладе о сербской ноте: «Блестящий результат для срока в 48 часов! Он превзошел все мои ожидания! Отпадают основания для войны!» Впрочем, сам германский император вовсе не был заинтересован в том, чтобы эти основания отпали…
Около шести часов вечера 25 (12) июля, то есть точно в срок, определенный австро-венгерским ультиматумом, сербский премьер Пашич, обменявшись приветствиями с австрийским посланником, вручил ему ответ на ультиматум. В архивах сохранилась записка Пашича, в которой он рассказал, как именно происходила эта церемония; ее впервые опубликовал советский историк Юрий Писарев.
«Посланник был сильно возбужден, — писал Пашич. — Вручив ему ноту, я сказал, что надеюсь, что Австро-Венгрия будет довольна нашим ответом. Всё, что можно, мы и дальше уступим, лишь бы дело не дошло до разрыва. Гизль ответил, что имеет от своего правительства инструкцию и что ноту он должен сверить с инструкцией. Я простился и ушел в министерство и только-только вошел в здание, как явился Гизль и сообщил, что нота не отвечает инструкции и что отношения с этого вечера прерваны, и вышел. Бумаги посольства были отосланы тем же вечером одновременно с отъездом Гизля, а некоторые и раньше».
Австрийский посланник, безусловно, заранее знал, что произойдет после получения ответа, — недаром он уже заказал специальный поезд на Вену, который должен был отойти в 18.30 25 (12) июля, и упаковал вещи. Сотрудники австрийского посольства на четырех экипажах выехали на вокзал и сели в поезд. Он отправился точно по расписанию, перекатил по пограничному мосту через Саву, и через 10–15 минут австрийские дипломаты были уже в Австро-Венгрии. Пошли последние часы мира.
Двадцать восьмого июля в Белград из Вены пришло телеграфное (!) сообщение: «Так как королевское сербское правительство не ответило удовлетворительным образом на ноту, переданную ему австро-венгерским посланником в Белграде 10 (23) июля 1914 г., императорское и королевское правительство вынуждено само выступить на защиту своих прав и интересов и обратиться с этой целью к силе оружия. Австро-Венгрия считает себя с настоящего момента на положении войны с Сербией».
В дипломатической практике это был, наверное, единственный случай, когда война объявлялась не официально, с помощью соответствующей ноты, а просто по телеграфу. Выглядело это настолько необычно, что в сербском правительстве даже сомневались, действительно ли телеграмма пришла от австрийских властей. «28 июля (по григорианскому календарю. — Е. М.) неожиданно разнеслась весть о телеграмме, которую получил Пашич от графа Берхтольда, — записал в дневнике министр финансов правительства Сербии Лазо Пачу. — В ней Австро-Венгрия объявила Сербии войну… «Известно ли вам что-нибудь об этом?» — спросил меня Пашич… На мой отрицательный ответ Пашич сказал, что он такую форму объявления войны при помощи телеграммы считает делом необычным и даже готов поверить в мистификацию».
Но это была отнюдь не мистификация.
В тот же день в город Ниш, куда сразу после разрыва отношений с Австро-Венгрией эвакуировались правительство Сербии, Народная скупщина (парламент) и дипломатический корпус, пришла телеграмма с ответом Николая II на обращение королевича Александра. «Пока есть малейшая надежда избежать кровопролития, — говорилось в ней, — все наши усилия должны быть направлены к этой цели. Если же, вопреки самым искренним нашим желаниям, мы в этом не успеем, Ваше королевское высочество может быть уверенным в том, что ни в коем случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии».
Когда Василий Штрандман вручил эту телеграмму Пашичу, тот сначала внимательно прочитал ее, а потом, по словам Штрандмана, «сперва оцепенел, а затем его охватило чрезвычайное волнение». Пашич перекрестился и сказал: «Господи, великий милостивый русский царь». «Встав с кресла, — продолжал Штрандман, — он подошел ко мне, обнял меня, и мы расцеловались. Из глаз его текли слезы».
Газета «Русское слово» еще 26 (13) июля отмечала в передовице: «Вина за такой исход печальных событий всецело падает на австрийское правительство, пожелавшее воспользоваться сараевским преступлением для превращения Сербии в свою провинцию… Целый народ должен быть принесен на алтарь Молоха войны в качестве искупительной жертвы за смерть двух человек, павших от руки своих же соотечественников. За гробом эрцгерцог Франц Фердинанд оказался более опасным врагом европейского мира, чем при жизни, и в могилу за ним теперь должны преждевременно сойти сотни тысяч людей. Сердце содрогается при мысли о том неисчерпаемом потоке крови и слез, который чрез несколько дней может затопить наш Старый свет… Мы стоим перед великим решением, от которого зависят судьбы Европы. В этот грозный час сохраним хладнокровие и будем едины».
