Одна из белградских газет поместила письмо, автор которого доказывал, что Принцип — сын эрцгерцогини Стефании, вдовы первого престолонаследника эрцгерцога Рудольфа, погибшего, как известно, при загадочных обстоятельствах.

Десятого июля (27 июня) Белград был потрясен известием о неожиданной смерти русского посланника Николая Гартвига. Он умер во время беседы с австрийским дипломатом бароном Гизлем в здании посольства Австро-Венгрии. Тут же распространились слухи, что австрийцы отравили русского посланника. Однако после вскрытия его тела не было обнаружено никаких признаков яда — Гартвиг скончался от остановки сердца.

Сербское правительство в знак особого уважения к его работе ходатайствовало о погребении Гартвига в Белграде. Российское правительство и семья посланника согласились, и 14 июля состоялись похороны, причем на траурную церемонию пришли десятки тысяч людей, от королевича-регента Александра[31], королевичей Георгия и Павла до обычных горожан, богомольцев и нищих.

Несмотря на некоторые тревожные симптомы (например, передвижение австро-венгерских войск), к двадцатым числам июля стало казаться, что последствия сараевского убийства не будут такими уж ужасными для Европы и мира. Многие европейские политики ушли в отпуска.

22 (9) июля первый секретарь российского посольства в Белграде Штрандман, фактически исполнявший теперь обязанности руководителя дипломатической миссии, встретился с австрийским посланником Артуром Гизлем фон Гизлингером и в ходе беседы заметил: тон австро-венгерской печати в последнее время дает все основания полагать, что идет подготовка общественного мнения к войне. Барон Гизль успокоил его: не надо обращать внимание на то, что пишут газеты. Впрочем, добавил он, сербскому правительству будет вскоре вручена «невинная», как он выразился, нота, и на этом всё закончится. Штрандман поинтересовался содержанием этой ноты. «Ничего страшного», — заверил его австриец. Когда они уже прощались, русский дипломат сказал: «Вы, конечно, можете знать, где война начнется, но никто не может сказать, где она кончится». — «В настоящую минуту нет и речи о войне», — ответил Гизль.

Однако на следующий день Штрандмана попросил срочно приехать министр финансов сербского правительства Лазо Пачу. (В Белграде тогда не было премьер-министра Николы Пашича — он совершал предвыборную поездку — и некоторых других министров, поэтому Пачу оставался «на хозяйстве». Не было в столице и начальника штаба сербской армии воеводы Радомира Путника — он находился в отпуске в Ницце.) Он сказал, что австрийский посланник передал правительству Сербии ноту — точнее говоря, ультиматум, выполнить который потребовал за 48 часов; в противном случае австрийскому посольству предписано покинуть Белград.

Читая текст ноты, Штрандман, по его словам, «не верил своим глазам и некоторые места перечитывал снова», а по прочтении сказал сербскому министру, что документ произвел на него самое удручающее впечатление и что война кажется ему неизбежной.

Пачу заявил, что сербское правительство не сможет согласиться на выдвинутые требования. Российский дипломат, в свою очередь, посоветовал сербам «идти до самых крайних пределов уступчивости». Сербский министр с ним согласился.

В тот же день Штрандман, первый иностранец, который ознакомился с австрийским ультиматумом, отправил его текст в Санкт-Петербург. О чем же шла речь в этой «невинной ноте»? Приводим почти полный ее текст:

«31 марта 1909 г. Сербский Посланник в Вене сделал по приказанию своего Правительства Императорскому и Королевскому Правительству следующее заявление:

Сербия признаёт, что права ее не были затронуты совершившимся фактом, созданным в Боснии и Герцеговине, и что, следовательно, она будет сообразоваться с теми решениями, которые будут приняты державами по отношению к статье 25 Берлинского трактата.

Подчиняясь советам великих держав, Сербия обязуется впредь отказаться от того положения протеста и оппозиции по вопросу об аннексии, которую она занимала с прошлой осени, и обязуется, кроме того, изменить курс своей настоящей политики по отношению к Австро-Венгрии, чтобы впредь поддерживать с названной державой добрососедские отношения.

Между тем история последних лет и, в частности, прискорбное событие 28 июня доказали существование в Сербии революционного движения, имеющего целью отторгнуть от Австро-Венгерской монархии некоторые части ее территории.

Движение это, зародившееся на глазах у сербского правительства, в конце концов дошло до того, что стало проявляться за пределами территории Королевства в актах терроризма, в серии покушений и в убийствах. Королевское сербское правительство не только не выполнило формальных обязательств, заключающихся в декларации 31 марта 1909 г., но даже не приняло никаких мер, чтобы подавить это движение.

Оно допускало преступную деятельность различных обществ и организаций, направленную против Монархии, распущенный тон в печати, прославление виновников покушения, участие офицеров и чиновников в революционных выступлениях, вредную пропаганду в учебных заведениях, наконец, оно допускает все манифестации, которые могли возбудить в сербском населении ненависть к монархии и презрение к ее установлениям.

Эта преступная терпимость королевского сербского правительства не прекратилась даже в момент, когда события прошлого 28 июня показали всему миру ее прискорбные последствия. Из показаний и признаний виновников преступного покушения 28 июня явствует, что сараевское убийство было подготовлено в Белграде, что оружие и взрывчатые вещества, которыми были снабжены убийцы, были доставлены им сербскими офицерами и чиновниками, входящими в состав «Народной обороны», и что, наконец, переезд преступников с оружием в Боснию был организован и осуществлен начальствующими лицами сербской пограничной службы.

Указанные результаты расследования не позволяют императорскому и королевскому правительству сохранять далее выжидательное и терпеливое положение, которое оно занимало в течение ряда лет по отношению к действиям, намечавшимся в Белграде и пропагандировавшимся оттуда в пределах территории Монархии.