Всех остальных — и тех, кто непосредственно участвовал в покушении, и тех, кто помогал заговорщикам добраться из Сербии в Сараево и доставить оружие и бомбы, — переловили буквально за полторы недели. Они не делали особых попыток скрыться. Не совсем понятно, на что они рассчитывали.
Уже во второй половине дня 28 июня арестовали Илича как весьма подозрительную личность (как мы помним, Принцип зарегистрировался в полиции по его адресу).
Грабеж рассказывал, что первая мысль, которая пришла ему в голову сразу после покушения, — бежать. Он постарался уйти подальше от места теракта. Грабеж зашел в общественную уборную, там выбросил бомбу, а пистолет спрятал под крышу. Потом еще сходил на место, где Чабринович бросил бомбу, и в тот же день уехал к отцу в городок Пале. «Никто не мог подозревать, что я был в рядах заговорщиков», — считал он.
Из Пале он решил уехать еще дальше — в Вишеград, но был задержан как подозрительный человек без документов. После покушения жандармы хватали всех, у кого не было специальных пропусков для проезда по железной дороге. Его доставили обратно в Сараево.
Оказалось, что его документы нашли — он потерял их в той самой уборной, где спрятал пистолет и выбросил бомбу. В полиции и раньше знали, что Грабеж учился в Сербии, а при задержании он по глупости назвался своим настоящим именем. Далее ему устроили очную ставку с Принципом. Как рассказывал сам Грабеж, «тут я, не знаю почему, взял да и признался, что тоже участвовал в покушении. Несомненно, я проявил слабость, надеясь помочь себе».
Таким образом, к 1 июля в руках властей оказались уже четверо участников покушения: Принцип, Чабринович, Грабеж и Илич — центральные фигуры убийства эрцгерцога. Первых двоих задержали на месте теракта, вину Илича и Грабежа нужно было еще доказать.
Но тут вдруг арестованные заговорили и начали называть имена других участников.
Второго июля в 11 часов утра Принцип заявил, что хотел бы «рассказать обо всём точно и назвать виновных», потому что сейчас «страдают невинные люди». «Мы, виновные, — утверждал Принцип, — так или иначе были готовы к тому, чтобы идти на смерть. Но прежде чем дать показания, я просил бы о встрече с Данилой Иличем и Трифко Грабежем, чтобы сказать им пару слов. После этого я всё расскажу. А в противном случае не скажу ничего, даже если меня убьют».
В два часа пополудни к Принципу привели Грабежа. Тот думал, что его арестовали только за то, что он был в Сербии. Он категорически отрицал свою связь с сараевским убийством и был уверен, что и его арестованные товарищи ведут себя так же. Как записано в протоколе очной ставки, Принцип сказал ему: «Расскажи о том, как мы получили бомбы, как мы пробирались [из Сербии в Боснию] и кто нам помогал, чтобы не навредить тем, кто невиновен».
Потом привели Илича, и Принцип почти то же самое сказал и ему: «Следствие уже многое узнало, и чтобы спасти невинных, нужно, чтобы ты рассказал, кому ты раздавал оружие и где сейчас это оружие находится».
И Грабеж, и Илич согласились рассказать всё.
Почему же они всё-таки вдруг решили заговорить? Наверное, обо всех их мотивах, сомнениях и переживаниях мы уже никогда не узнаем.
Есть версия, что их вынудили сделать это пытками или их угрозой. Принципа и Чабриновича действительно сильно избили при задержании, но потом ни тот ни другой не говорили, что их физически мучили в ходе следствия. А вот Грабеж и Илич об этом упоминали. Грабеж рассказывал, что полицейский следователь Виктор Ивасюк засовывал его головой в воду и держал там, а также мучил другими способами.
Есть еще и такой рассказ: Ивасюк якобы приносил на допросы череп Богдана Жераича, который хранился тогда в Музее криминалистики, на глазах у арестованных наливал в него чернила и говорил: «Вот, из ваших голов я сделаю такие же чернильницы».
О второй причине говорил сам Принцип: он не хотел, чтобы «пострадали невинные». «Чистки» среди сербов действительно приняли масштабный характер, и не исключено, что следователи попросту шантажировали задержанных «заложниками». Тот же самый следователь Ивасюк якобы угрожал Иличу расстрелять 200 человек, если тот не назовет имена заговорщиков.
Уже в конце следствия Илич на очной ставке с Иво Краньчевичем — одним из своих сараевских знакомых, который знал о подготовке покушения, — сообщил, что в полицейском участке его «мучили», но он бы ничего не сказал, если бы не «мучения тех арестованных, которые никого не могли выдать, поскольку ничего не знали. Слушая всю ночь жалобы и стоны невинных людей, он решил во всем признаться». «Он был уверен, что его повесят, и не боялся смерти, — вспоминал Краньчевич, — он мне объяснил, что умирать на виселице не больно и не долго. Он сказал, что хотел бы умереть, как боец в сражении, но конечный результат всё равно один и тот же: прекращается жизнь, а смерть приходит с австрийской стороны».
Наконец, было и еще одно важное обстоятельство.
У русских революционеров (например, у эсеров) существовал своеобразный «моральный кодекс поведения» при совершении теракта, в момент ареста и на суде: террорист не скрывается с места покушения, дает себя арестовать, берет вину на себя, ни в коем случае не называет имен товарищей, но рассказывает о своих убеждениях и превращает суд в трибуну для обличения власти.
Участники «Молодой Боснии» во многом брали с них пример, но договориться о едином образе поведения в случае ареста не успели. Или не задумывались об этом? Ведь они хотели покончить жизнь самоубийством сразу после того, как убьют эрцгерцога, но вышло совсем по-другому. Хотя нет, вроде бы обсуждали. Владимир Дедиер приводит свидетельство студента-теолога Мирко Максимовича, что Илич как раз выступал за признание и публичный рассказ о мотивах заговорщиков.
Не в пользу Принципа, Илича и их друзей сыграло и еще одно обстоятельство: у них не было возможности договориться о том, кого именно называть. Только ту «семерку», которая непосредственно участвовала в покушении? Или более широкий круг помощников и тех, кто симпатизировал этому плану? В итоге были названы и проводники, переводившие Принципа, Чабриновича и Грабежа через границу и далее по Боснии, и все остальные, кто помогал заговорщикам переправить оружие в Сараево.
3—4 июля были арестованы Васо Чубрилович и Цветко Попович. Последний писал в мемуарах, что еще успел поучаствовать в проводах тел погибших эрцгерцога и его жены. Потом он уехал к родителям в пограничный с Сербией городок Земун (сейчас это район Белграда) и там получил повестку явиться в полицейский участок. Удивительно, но Попович спокойно пошел в полицию — он был уверен, что его причастность к покушению не установлена. Полицейский чиновник, прочитав приказ о его задержании, недоуменно сказал, что, наверное, речь идет о каком-то другом Поповиче, на что сам Цветко возразил: нет, в приказе говорится именно о нем, и он не отрицает свою связь с тем, что произошло в Сараеве. Потрясенный чиновник некоторое время молчал.
Были арестованы также Мишко Йованович, Велько Чубрилович, отец и сыновья Керовичи. Все они тоже не думали скрываться, но, похоже, даже не удивились, когда за ними пришли жандармы. Наиболее стойким из них оказался Чубрилович-старший. Он долго отказывался называть имена крестьян, которые «работали» с ним в пограничной с Сербией зоне. Якова Миловича, который вел заговорщиков от границы до села Прибой, где передал их Чубриловичу, взяли только 11 августа.
Помимо сообщников Илич и Чабринович назвали имена Воислава Танкосича и Милана Цигановича — тех, кто помогал им в Сербии. Рассказали они и о том, как с помощью офицеров сербской пограничной стражи и таможни перешли границу Боснии. Наконец, выяснилось, что бомбы, найденные у заговорщиков, имели клеймо сербского государственного арсенала в городе Крагуевац — там находился крупный завод по производству оружия и боеприпасов.
Уже примерно через три недели после убийства эрцгерцога у следователей сформировалась более или менее отчетливая картина подготовки покушения: группа молодых боснийцев (в основном сербов) прибыла в Сараево из Сербии, получив бомбы и пистолеты в Белграде и тайно перейдя границу империи. При этом в получении оружия им содействовали сербский офицер (Танкосич) и сербский чиновник (Циганович), а в переходе границы — офицеры пограничной стражи и таможни.
