Рейн остановился, пытаясь переварить всё то, что произошло вчера. Я… я же теперь не вернусь в Кельтхайр, подумал он в смятении. Никогда не увижу родной дом. Фиахну. Зилача. Эмер. Забери меня Медб, за что?

Юноша обернулся и долго, с тоской смотрел на противоположный берег реки — на обрыв, за которым начиналась тропа в деревню. Нет. Это неправда. Рейн зашагал быстрее и постарался убедить себя, что когда-то он вернётся домой. Вернётся…

Оба молчали, каждый остался наедине со своими мыслями. Жаркое солнце вышло было из-за туч, но густые кроны деревьев нависали над водой, давая путникам достаточно тени. Река бежала вперёд под небольшим уклоном. Мидир жил лиг за десять к югу от Кельтхайра, и Рейн хорошо знал этот путь — его несколько раз посылали принести отшельнику зерна и эля. Сначала надо идти вдоль берега, потом — свернуть налево у большого валуна и идти в лес по еле заметной тропинке. Там-то, на холме в чаще леса, и проживал отшельник в своей каменной хижине.

Невесёлые мысли и подозрения продолжали мучать Рейна, и он первым решил сказать что-то, чтобы отвлечься от них:

— Скажи, во что вы верите? У нас ходит столько разных слухов о Востоке, что мы ничего о вас не знаем наверняка.

Сатин улыбнулась и как-то странно на него взглянула.

— Знаешь, обычно мы не рассказываем этого непосвящённым. Но тебе, думаю, можно будет узнать — всё равно я не скажу всего. Мы верим в великого Творца Творения, Всеблагого и Всесильного. Он сотворил мир. Творец один — истинный бог. Ещё мы верим в Благих. Мы чтим огонь во всех его проявлениях — наверное, поэтому на Западе нас зовут огнепоклонниками. Пламя — это жизнь. Без него люди не смогут плавить металл, готовить пищу. В наших храмах всегда горят священные костры, и каждый может погреться у них — Творцу Творения нет дела до того, богат человек или беден.

В серых глазах Сатин как будто вспыхнул мрачный огонь. Она продолжила рассказ, и речь её была волнующей и торжественной:

— У нас нет королей. Авестинатом правит церковь, глава которой избирается настоятелями крупнейших монастырей страны. Нашего правителя называют Совершенный. После избрания он — наместник Творца Творения, безгрешный и самый светлый, самый чистый из всех авестийцев.

В голосе девушки звучало искреннее восхищение. Она ещё долго говорила, и Рейн дивился, как чудны обычаи Авестината.

— Понимаешь, — объясняла Сатин, — Совершенный лучше всех остальных людей. Он наделён святостью Благих. Мы называем это огненной благодатью. Он соблюдает все заповеди, все посты. Это огромная ответственность — стать Совершенным. Ты перестаёшь быть человеком, отрешаешься от мирской суеты — и приближаешься к Творцу.

— Разве может человек быть таким… таким добродетельным? — спросил недоверчиво Рейн. Он с подозрением относился сильным мира сего, и считал, что политика — дело тёмное. Что уладский король Лугайд, что тэн Элла Высокий, что Совершенный авестийцев — одна порода.

— Разумеется, может! — веки Сатин были полуприкрыты, как будто она видела что-то прямо перед собой — что-то тайное, доступное только ей. — Господь не допустил бы, чтобы Его церковь повредилась. Совершенный свободен от пороков — это же ясно как день!

— А если… если Совершенный… ну, скажем, любил вино до избрания, и продолжает пить его после — тайком?

Девушка энергично помотала головой.

— Никогда не говори так! — произнесла она с жаром. — Творец не может такого допустить. Вздумай Совершенный нарушить заповеди — тут же упал бы замертво! Даже думать об этом — ересь…

После этого о религии больше не говорили. Чтобы как-то занять себя, Рейн рассказывал старинные уладские сказки — про доблестного Кухулина по прозвищу Рогатый Топор, что победил шесть морских змеев и спас короля от смерти, про жестокого колдуна Охайда и про то, как он был лишён волшебной силы принцессой Ниам. Сатин внимательно слушала.

— А Кухулин… что с ним произошло потом? — спрашивала она.

— Враги хитростью лишили его волшебного меча и заманили в засаду у моста через реку Лотайне. С тех пор то место зовётся Фир Эйриу — Багровый брод.

Идти под сказку было легко и приятно. Головная боль у Рейна совсем прошла, даже беспокоящие его мысли — и те, казалось, совсем улетучились. Тем временем настал полдень, и путники ускорили шаг, чтобы попасть в дом Мидира до вечера. Рейн заметил, что Сатин то и дело бросает взгляд то на лес, то на реку, и крепко сжимает кожаную суму на поясе. Девушка явно была встревожена, но Рейн не стал ничего спрашивать — что-то в её взгляде говорило ему, что этого делать не стоит. Поэтому юноша молча шёл вперёд, стараясь ни о чём не думать, а просто считать шаги. Двадцать… пятьдесят… сто… сто сорок… четыреста тридцать пять…

Они свернули влево от реки и углубились в лес. На этом берегу Муртемне не было деревень, поэтому можно было не беспокоиться, что их заметят — благо, Кельтхайр расположен на отшибе, и людей здесь всегда жило немного. Лес этот разительно отличался от того покрытого зеленью дружелюбного места, где привык охотиться Рейн. Он был угрюмым и молчаливым, деревья здесь росли так густо, что солнечный свет почти не пробивался через них. Трава тоже была густой, и её покрывал слой опавшей листвы. Здесь пахло сыростью, землёй и хвоей. В лесу царила полная тишина — ни птиц, и животных, только иногда путник мог поймать себя на мысли, что слышит тихое пение ветра. Да уж, отличное место для нелюдимого отшельника.

Не без труда Рейн сумел отыскать покрытый зеленоватым мхом валун. Вот оно, начало дороги к дому Мидира. Он опять взял Сатин за руку, и девушка коротко кивнула, благодаря его. Путники ступили на тропу, но внезапно Рейн поймал себя на мысли: Что они вообще здесь делают? Этот лес какой-то… нет, не тихий. Заповедный. В нём люди — существа явно лишние, их присутствие нежелательно. Это ощущалось каждым мускулом, прямо-таки висело в воздухе. Лес не желал их принимать. Казалось, все ветви, стволы, листья, трава — всё было против них.

Юноша ощутил стойкое нежелание продолжать путь. В таком месте им делать нечего. Надо уйти с тропы, а ещё лучше — вернуться в Кельтхайр. К людям. К тёплому очагу…

Рейн потряс головой, да так, что искры из глаз посыпались. Желание уйти прошло так же внезапно, как и появилось. Забери меня Медб, да что за наваждение…

— Идём, — сказал он Сатин, — Недолго осталось.

Та улыбнулась, но затем посерьёзнела и уткнулась глазами в землю, с интересом рассматривая свои чёрные кожаные сапоги. Снова начала вполголоса проговаривать какую-то молитву, и взгляд девушки из живого тут же стал каким-то пустым, отрешённым. Такое рвение даже пугало… Рейн вздохнул, и они вместе заторопились вглубь леса, к отшельнику. Тропа стала шире, но по-прежнему оставалась еле заметной для неопытного путника. Они ускорили шаг, подгоняемые голодом, что с каждым часом всё сильнее заявлял о себе, и ещё больше — страхом. Оба надеялись на то, что в лесной чаще их никто не сможет найти. Ни стража, ни гвардейцы короля, ни те странные, нечеловеческие фигуры в броне и масках — даже если они и вправду Бессмертные…

Через несколько часов тропа превратилась в тропинку, а потом совсем исчезла. Рейн и Сатин остановились на небольшой полянке и теперь с тревогой вглядывались в пологий, заросший травой и кустами ежевики холм, который, казалось, по волшебству вырос прямо перед ними. У подножья холма в центре поляны стояла хижина. Жилище Мидира было окружено высокими деревьями. Они возвышались до самого неба как почётная стража, оберегая покой отшельника. Дом был каменным, с крышей, покрытой дёрном по обычаю уладских крестьян. Вроде ничего, но язык бы не повернулся назвать эту хижину нормальной. Стены дома были слишком низкими и потому внешний вид жилища напоминал не то землянку, не то тюрьму. Окно было маленькое и закрытое ставнями, дверь — толстая и крепкая, сделанная из дуба. Замка на двери не было, но её размеры внушали уважение. Казалось, отшельник поселился здесь для того, чтобы пережить войну или ещё какое-нибудь потрясение.