— Да, — кивнула она. — Женя Дружинин обещал отвезти меня в город на служебной полицейской машине.

— Рад за вас, — кивнул Дима. — Тогда я желаю вам всех благ, и завтра мы еще успеем попрощаться.

— Спокойной ночи, — ласково кивнула ему Натали.

Он уже шагнул в сторону монастырских ворот, когда она окликнула его:

— Дима!

— Что? — повернулся он к ней.

— Серж говорил, что коллекция находится в руках какого-то работника вашего монастыря. Кажется, он называл его Алексис.

Дима мрачно кивнул.

— Почему вы раньше об этом не рассказали?

Она виновато улыбнулась.

— Я не считала себя вправе вмешиваться не в свои дела.

— Замечательно, — сказал Дима сухо. — Если бы случилось наоборот, то вы могли бы сохранить ему жизнь.

— Что? — испуганно спросила она.

— Да, да, — кивнул Дима. — Этот самый Алексис убит сегодня утром.

Она прислонилась к стене, подняв сжатые руки к груди.

— Какой ужас!..

Диме стало ее жаль, и он сказал:

— Ладно, ладно, я неправ, и вы тут ни при чем. Этот парень сам на себя накликал беду.

— Он мог остаться в живых, — пролепетала Натали.

— Вы не могли этого знать, — сказал Дима. — Идите спать, но завтра не забудьте сказать об этом на исповеди.

— Помолитесь обо мне, — попросила она.

— С условием, что вы больше ничего не скрыли, — сказал Дима.

Она печально улыбнулась.

— Но я действительно больше ничего не знаю.

— Тогда я буду о вас молиться, — сказал Дима.

Возвращаясь в монастырь, он подумал, что вряд ли душевное потрясение Натали окажется достаточно глубоким. Для нее это не более, чем экзотическое переживание, и, когда в Париже ей встретится какой-нибудь новый араб или коренной житель Новой Гвинеи, она легко позабудет о Ксенофонтовом монастыре на севере России. Но он не мог не признаться сам себе, что это его злое предположение является проявлением хрестоматийного фарисейства, и потому искренне устыдился его. Ему тоже было о чем рассказать на исповеди.

Теперь он направился к отцу-наместнику сам и угодил на совещание, посвященное подготовке к встрече владыки Геронтия на предстоящий день. Здесь были отец Лука, отец Зосима, отец Галактион и отец Никон, вся административная верхушка обители. Отец Дионисий был в настроении меланхолическом, высоких требований не предлагал и к недостаткам был излишне снисходителен. Он заранее переживал свой уход и потому пребывал в демонстративном стоическом смирении. Дима присел в стороне, послушал их разговоры и невольно задумался о том, как разительно воздействует административная функция на исполнителя ее. Перед ними были монахи, люди, принявшие решения отречься от многих мирских утех ради следования путям Господним. И что же с ними становилось, когда возникали хозяйственные проблемы? Это была типичная производственная планерка, разве что матом не ругались. Кроткий Лука упрекал в нерадении Галактиона, надменный Никон горячо нападал на Зосиму, а последний в свою очередь ссылался на слабое руководство в лице бригадира Алексея Хворостова. Новость об убийстве последнего еще не дошла до монастырской братии, и потому Дима счел необходимым вмешаться и сообщить им об этом. Отцы были шокированы.

— Как убит? — высказал общий испуг Никон.

— Ножом в сердце.

— Его что же… э… сатанисты убили? — спросил нерешительно Лука.

— Не совсем, — сказал Дима. — Его убили уголовники.

— Це вин зараз мученик будэ… — проговорил с сомнением Зосима.

— Ни, нэ будэ, — сказал Дима, который позволял себе иногда передразнивать украинский выговор заместителя благочинного. — Он сам оказался в числе преступников.

Они подавлено замолчали. Отец Никон кашлянул и спросил:

— Это как же?

— Следствие покажет, — сказал Дима.

Совещание было скомкано, и отцы скоро разошлись. Дионисий продолжал пребывать в состоянии стоическом и потому произнес с горечью:

— Ну вот, теперь еще и это.

— Это еще не все, — сказал ему Дима. — Но если ты, отец, желаешь посмаковать свое несчастье, то я лучше пойду.

Дионисий удивленно вскинул брови.

— Что, я настолько плох? — спросил он.

— Ты просто омерзителен, — бросил Дима сердито. — Давай так, или ты монах, и потому воспринимаешь тяготы с радостью, или ты не монах, и тогда тебя смещают совершенно справедливо.

Дионисий подумал, улыбнулся и произнес:

— Примем за основу первое.

— Это лучше, — сказал Дима. — Потому что все еще может повернуться в сторону, какую мы не ждем.

— Это благое пожелание или состояние дел? — спросил с интересом Дионисий.

— Ты хоть знаешь, кто главный кандидат на твое замещение? — спросил Дима.

— Я знаю, — сказал Дионисий, — но тебе будет трудно в это поверить.

— Мне будет легко, — сказал Дима. — Отец архимандарин почти признался в этом сам.

— Неожиданный поворот в епархиальной жизни, верно? — усмехнулся Дионисий.

— Еще неожиданнее то, что он не совершится, — сказал Дима.

— Ты полагаешь? — удивился Дионисий.

— Я знаю, — сказал Дима. — Это ведь примитивная купля-продажа, понимаешь? Отец Флавиан прознал про коллекцию монет, которую стащил бригадир Алексей. Тот не знал, что с ними делать. То есть, он попытался продать ее, но дело затянулось. Тогда отец архимандарин предпринимает широкий жест, достойный подлинного нестяжателя. Он готов пожертвовать коллекцией в пользу епархии, но с условием, что управление Ксенофонтовым монастырем отдадут ему, старому и опытному духовному пастырю. Похоже, архимандрита Фотия такая сделка устраивала.

— И что же изменилось? — спросил Дионисий.

— Приехали московские уголовники и стали требовать монеты себе, — объяснил Дима. — Представляешь теперь его положение? Он уже чувствовал себя наместником, а тут убийцы!

— И где монеты теперь? — спросил Дионисий.

— Не знаю, может, они до сих пор у него, — сказал Дима. — Но, отец, это уже не имеет значения. Завтра ты расскажешь всю эту историю владыке, и мы посмотрим, как будет объясняться товарищ Фотий.

— Но у меня нет доказательств! — попытался возразить Дионисий.

— Они есть у прокурора, — сказал Дима. — Сошлись на наличие уголовного дела, и этого будет достаточно.

Дионисий покачал головой.

— Не знаю, отец, — проговорил он. — Как-то это не очень достойно…

— Конечно, — кивнул Дима. — Куда достойнее наслаждаться собственным уничижением, да?

Дионисий посмотрел на него с раздражением, но в конце концов улыбнулся.

— Ладно, — сказал он. — Я, если что, тебя приглашу для дачи объяснений. Хорошо?

— Всегда готов, отче, — улыбнулся в ответ Дима.

В эту ночь, хотя он и теперь не чувствовал себя выспавшимся, чтение псалтыри прошло на редкость сосредоточенно и содержательно. Еще до полуночи он обошел верных своих сторонников, объяснил им сложившееся положение и мобилизовал наблюдать за ночными перемещениями отца Флавиана и иже с ним. Конечно, монахи были смущены очевидной суетностью поставленной задачи, но Дима сумел их убедить в том, что этим разоблачением они не только возвращают монастырю коллекцию и разоблачают вора, но и уберегают обитель от нежелательных перемен. Иеромонах Севастьян, монастырский художник, в паре с просфорником братом Протасием стали на дежурство с вечера, а в два часа их должны были сменить сам Дима и Леонтий.

Когда он после чтения псалтыри шел на место наблюдения в новом братском корпусе, где проживал отец Флавиан, то не преминул свернуть к зданию школы, где, как он знал, располагалась милицейская засада. Шел уже третий час ночи, ночь стояла ясная и морозная, и Дима даже решил, что активных действий никакой Звонок предпринимать не будет. Это же могло относиться и к отцу Флавиану, но, подняв на это дело людей, он не мог теперь сам объявлять отбой. Пришлось ему еще три часа дежурить в коридоре братского корпуса, в полусне беседуя с Леонтием на темы истории церкви. К концу дежурства он уже отчаянно зевал и с тоской думал о том, что поспать ему уже не удастся. Так оно и вышло, на сон ему выпало всего около часа, и в полудремотном состоянии он отправился на раннюю литургию, чтобы координировать действия добровольных певчих на левом клиросе. Бабушки восприняли его состояние как результат непосильного подвига и потому не стали его будить, когда он заснул на проповеди после чтения Евангелия и проспал вплоть до отпуста.