— Мне кажется, — сказал я, — речь идет о тонко продуманном преступлении. Дмитрий Трофимов, вероятно, был затянут в это дело обманом, для того, чтобы вытащить ребенка из-под наблюдения охранников. Боюсь, судьба его может сложиться печально.

Марина глянула на меня огненным взором.

— Не понимаю, почему вы выводите его из круга преступников, — сказал майор. — Почему бы ему не оказаться соучастником?

— Я разговаривал с ним, — сказал я. — Вы можете не верить моей интуиции, но я ей верю. Он из числа благородных идеалистов.

— Тем более, — хмыкнул Кремнев. — Он мог участвовать в этом деле ради высокой идеи. Например, если он считает, что мальчик получает неправильное воспитание, то ему могла прийти в голову мысль взять на себя эти заботы. А деньги это средства на воспитание.

— Вы какого-то идиота рисуете, — сказал я. — А Трофимов — человек, мыслящий реально.

Щелкнул замок входной двери, и вскоре к нам присоединились возбужденная Света и холодная Герта. Заметив меня, она мимолетно улыбнулась.

— Все, — объявила Света. — Этот Малински сегодня же летит в Москву.

— С деньгами? — спросил Вадим.

— Не знаю, но разговор о деньгах состоялся, — сказала Света.

Она спросила что-то у Герты по-немецки, и та ответила.

— Деньги будут, — перевела Света.

Я поднялся.

— Ладно, — сказал я. — Процесс пошел, и хорошо. Маша, ты можешь на меня надеяться, я все сделаю. А пока, извините, я на работе. Всем привет!

Я не был человеком легкомысленным и хорошо понимал, чем чревата миссия посредника в деле на полмиллиона долларов. Посредник — это человек, несущий деньги преступникам и как личность их интересующий очень мало. Им важно только получить деньги и сделать это так, чтобы сам посредник не смог потом стать свидетелем против них на возможном процессе. Лучшим средством для этого всегда являлось убийство посредника. Я это прекрасно понимал, но что я мог ответить в данном случае? Я сам создал образ изящного, остроумного и покладистого Паши-Детектива, и теперь был вынужден платить по векселям.

На студию я вернулся в разгар передачи «Караван-сарай», в чем и убедился, появившись на режиссерском пульте. Меня сразу заметили, стали весело требовать моего присутствия на поле сражения, и, хотя я был совсем не в том настроении, пришлось мне все же пройти в павильон и сесть на свое место Почетного Эрудита. Несколько раз меня снимали, пару раз ко мне обращались, и я был вынужден что-то такое остроумное и затейливое выдавать, на что благодарная публика реагировала неадекватно бурно. Я покинул свое место во время перерыва, пообещав прийти на финал, чтобы наградить достойнейших рукопожатием, а сам поднялся в свой кабинет.

— Паша, на тебе лица нет! — ахнула Женя.

— Правильно, — сказал я. — Я одной ногой в могиле, откуда взяться лицу?

— О чем ты говоришь?

Я не стал объяснять, махнул рукой и прошел в кабинет. Уже через минуту ко мне пришли ребята из «Ноты», и мне пришлось обсуждать с ними пилотный выпуск. Конечно, им тоже понадобилось мое присутствие, и, поскольку съемки предполагались только на будущей неделе, я пообещал подумать.

Я по-прежнему не мог отделаться от подозрений в отношении Марины Рокши, и такой вариант событий не предвещал кровавых сцен. Но последнее время в деле стал присутствовать дух чужой воли. Это дурацкое письмо было написано человеком, который к Марине не испытывал симпатий. Конечно, это могло быть мистификацией, но я доверял моему чутью.

Очередная программа нашего традиционного фестиваля песни должна была идти в эфир на следующий день, и ее создатели, оказывается, уже два дня не могли меня поймать. Теперь они меня достали и предложили подписать документ о готовности. Пришлось битый час смотреть выступления городских молодежных групп и солистов, снятых самым примитивным образом, чтобы в конце подписаться и тем поставить точку в их работе. Конечно, я мог бы поставить точку и не глядя, но это бы могло серьезно повлиять на дисциплину и совершенно развалить работу в будущем.

В кабинете меня дожидалась Маша Кронина с диктофоном и потребовала интервью по поводу готовящегося юбилея. Я разговаривал с нею очень вяло, на что Маша, моя давняя и близкая подруга, возмущенно воскликнула:

— Паша, чего ты выпендриваешься, я же на тебя работаю!..

Я решил было рассказать ей о Марине, но передумал. Это потребовало бы длительного разговора, а я не был готов к нему.

— Маша, — сказал я. — Вокруг меня собирается сенсационный материал, но я не могу сейчас об этом говорить. Обещаю тебе все изложить после… Если останусь в живых, — закончил я со вздохом.

— Я уже устала от твоих приколов, — вздохнула Маша. — В следующий раз ты меня позовешь, а у меня не будет времени — учти!..

Я учел, а она ушла рассерженная.

А в половине шестого мне позвонила Марина Антоновна Щелканова.

— Павел Николаевич, — обратилась она ко мне сухо. — Вы вполне осознаете, что делаете?

— О чем вы? — спросил я устало.

— О вашем письме, — сказала Марина. — Это вызов, да?

В голосе ее был надрыв, злость, отчаяние.

— Ни в коем случае, — возразил я.

— Что вы от меня хотите? — спросила она нервно. — Чего вы добиваетесь?

— Ничего, — сказал я. — Напротив, я тем самым выказал вам свое искреннее сочувствие. Мне подкинули целую пачку подобных открыток, и я спалил их на своей газовой плите. Столько вони было…

Она промолчала, но потом спросила:

— Это правда?

— А вы как думаете? — спросил я.

Она шумно вздохнула.

— Кажется, я должна вам кое-что объяснить…

— Не надо ничего объяснять, — остановил я ее. — Я ведь не судья вам, Марина. Я сам подчас так близок к свинскому состоянию, что начинаю хрюкать.

— Можете думать про меня, что угодно, — заявила Марина. — Меня совершенно не интересует ваше мнение, имейте в виду. И если вы меня обманываете, если это начало шантажа…

Я просто положил трубку.

Хотя особых дел на студии у меня не было, я просидел в кабинете почти до семи часов вечера, принял массу людей и решил немало проблем. Уже в восьмом часу Женя Наволоцкая осторожно заглянула ко мне и спросила:

— Паша, я пойду?

— Да, конечно, — кивнул я головой.

— У тебя что-то случилось? — участливо спросила она.

— Еще нет, — сказал я, — но может случиться очень скоро.

— Что?

Я поднял голову, устало ей улыбнулся и сказал:

— Извини, это нервы. С этими руководящими функциями я стал поразительно труслив.

Я тоже поднялся, и она дождалась меня, пока я закрывал кабинет. Мы вместе спустились вниз и даже проехали несколько остановок на троллейбусе. С Женей у меня всегда были теплые личные отношения, и никогда — сексуальных. Мы поговорили о делах, о Валере Хабарове, слух об активной деятельности которого уже пополз по студии, о возможном повышении зарплаты, и она вышла, пожелав мне счастья.

Дома я приготовил себе нехитрый ужин, запил его горячим чаем, включил телевизор и уютно устроился перед ним. В мою задачу входило снять возникшее напряжение, и телевизор вполне мог бы мне в этом помочь, если бы в одиннадцатом часу ночи не раздался телефонный звонок. По цифрам определителя я понял, что говорят из телефона-автомата, и сразу заволновался. Мой шикарный телефон позволял использовать кассету автоответчика для записи разговора, и потому я еще до того, как взял трубку, включил его на запись.

— Павел Николаевич? — услышал я хриплый голос. — Добрый вечер.

— Добрый вечер, — ответил я.

— Вы меня хорошо слышите?

— Неплохо, — сказал я, — но если вы уберете платок с трубки, я буду слышать вас еще лучше.

Он хмыкнул.

— Всему свое время, Павел Николаевич. Вы уже догадались, с кем вы разговариваете?

— А я должен догадаться? — отозвался я.

— Но вам уже сообщили, что вы будете у нас главным героем второй серии, да?

— Да, — сказал я.

Он засмеялся.

— Вот и хорошо. Вы мне симпатичны, Павел Николаевич, и я вам верю.