— Разумеется, — кивнул Дружинин. — Можете не сомневаться. Я сам займусь этим.

— Вот видите, — сказал Дима. — Я же говорил, что наши органы охраны правопорядка — все еще действующая сила. Я оставляю вас на попечение этого молодого человека, уверенный в том, что до своего возвращения вы найдете время зайти ко мне.

— Конечно, я зайду к вам, — кивнула Натали.

— Показания, Никитский, — несмело напомнил Дружинин, видя, что Дима намерен уйти.

Дима вместе с ними вошел в гостиницу, в номер, предоставленный для Натали, расписался в протоколе и, распрощавшись, поспешил вернуться в монастырь.

Дело шло к обеду, и он, несмотря на различные переживания, начинал ощущать чувство голода. К тому же перспектива встречи с представителями преступного мира виделась ему теперь в самых мрачных тонах. И для того, чтобы провести ее на нужном уровне, следовало внутренне сосредоточиться. Он понимал, что следует сообщить об этом контакте хотя бы Володе Левшину, но предполагал сделать это уже после встречи.

На трапезе он встретил отца Феодосия и потом подошел к нему.

— Отче, благословите.

Отец Феодосий тепло благословил его, потом заметил:

— Ты что-то нервничаешь, Димитрий. Опять расследованием увлекся, да?

— Еще одного человека убили, отче, — со вздохом поведал Дима. — По тому же делу. Вот какие страсти из-за наших монет разворачиваются.

Отец Феодосий скорбно покачал головой.

— А ты что же?

— Я пытаюсь разобраться, — сказал Дима. — Тут столько уже всего наворочено…

— Ну, а когда разберешься? — спросил отец Феодосий. — Успокоишься?

— Не знаю, отче, — вздохнул Дима. — Советуете бросить, да?

— Бросить, не бросить, — сказал отец Феодосий, — а все же не слишком увлекайся. Знаешь, коли затянуло тебя в водоворот, так не барахтайся, а набери воздуху побольше и ныряй. Само наверх вытянет.

Дима улыбнулся.

— Образно, — сказал он. — Помолитесь обо мне, отче!

— И без того молюсь, — сказал старец, — а нынче сугубо помолюсь. Да хранит тебя Господь.

— Аминь, — сказал Дима.

Он уже пережил то время, когда каждое слово старца воспринималось им, как пророчество и откровение, но сознавал, что тому открыто больше, чем им всем, и потому неожиданное замечание отца Феодосия о водовороте заставило его задуматься о происходящем по-новому. Действительно, события увлекали его, подобно водовороту, и хоть он мнил себя активным участником происходящего, от его воли пока что ничего не зависело.

Засев после обеда в библиотеке, он попытался прикинуть план происходящего, делая записи на бумаге. Итак, кто-то, или Никон, или Зосима, или еще кто, овладел коллекцией Консовского. Выждал некоторое время, потом дал знать в Москву, обратился прямо к Вольпину. Тот, видимо, приезжал, общался с Зосимой, взял у него визитную карточку. Привлек к делу француженку, чтобы получить все сразу, поехал в монастырь для совершения сделки. Неужто в том чемоданчике был миллион долларов? Оказалось, что о сделке пронюхали конкуренты или просто бандиты, — тот самый Смидович, давний приятель отца Флавиана. По неизвестной причине они убили Леру Метлицкую в поезде, а потом, когда запаниковавший Вольпин попытался с ними договориться, убили и его. Похоже, у этого Смидовича какой-то мясник в помощниках. Но каналы связи были в руках у Вольпина, и убивать его было глупо! Неужели же разговор Смидовича с отцом Флавианом оказался причиной? Они решили, что сами найдут выход на обладателя коллекции, и попросту устранили конкурента. А француженку напугали, чтобы она поскорее уматывала и не путалась под ногами. Но возникал вопрос, что будут делать бандиты, когда выяснят, что Дима Никитский является просто подставным лицом?

К трем часам Дима уже минут пятнадцать сидел и мерз на лавочке в скверике и рассматривал стоявший перед ним памятник. Монумент этот был сам по себе достаточно примечателен, потому что изображал борьбу за мир в том виде, как ее представляли в пятидесятые годы. Некая абстрактная мать испуганно закрывала своего ребенка от некоей абстрактной беды, а трое могучих парней в комбинезонах, изображавшие представителей пролетариата Европы, Азии и Африки, мужественно защищали ее, взявшись за руки. Некий столичный скульптор делал этот памятник для какого-то конкурса, но там он не прошел, и потому отливку сплавили в провинцию. Теперь он нашел свое место в самом центре села Ксенофонтово, и уж во всяком случае не слишком давил людей идеологической нагрузкой, тем более, что в народе давно уже переосмыслили идейную основу скульптурной группы и называли ее просто — «На троих». Дима вспомнил об этом, когда пытался отвлечься от своего напряженного ожидания.

Мужчина, который подсел на лавочку в самом начале четвертого, выглядел мирно и располагающе. Он неторопливо развернул газету, надел очки и принялся читать, что было воспринято Димой, как необходимая конспиративная прелюдия. Дима даже заметно приободрился, решив, что это именно и есть Смидович, но тут его похлопали по плечу и спросили из-за спины:

— Юноша, закурить не найдется?

Дима вздрогнул, испуганно обернулся и увидел худого, коротко стриженного мужчину в темных очках, одетого просто, но изысканно. Он посматривал на Диму чуть насмешливо, и это выбивало его из колеи.

— Да, да, — пробормотал он. — Курить вредно, я хотел сказать.

— Тогда я непременно брошу, — сказал мужчина. — Пойдем, прогуляемся.

Дима неохотно поднялся, и Смидович дождался его. Они пошли по аллее сквера.

— Чего ты мандражируешь, сердечный мой? — усмехнулся Смидович. — Мы еще ни о чем не договариваемся, а ты уже зажат, как пацан на первом свидании.

— Да, действительно, — хмыкнул Дима, пытаясь прийти в себя. — Значит, вы и есть Смидович Леонид Евгеньевич?

— А ты кого-нибудь другого ждал?

— Ну, если говорить по существу, — сказал Дима, — то вас я точно не ждал. О чем вы хотели со мной поговорить?

— А ты и не знаешь, да? — хихикнул Смидович. — О монетках хотел поговорить, о кругленьких таких.

— Да? — сказал Дима. — Ну, валяйте.

— Чего тебе валять? — не понял Смидович.

— Говорите, — сказал Дима. — Мне будет интересно про монетки послушать.

Смидович что-то прошипел и улыбнулся змеиной улыбкой.

— Слушай, котенок, ты со мной так не говори… Я ведь могу в угол поставить.

Дима располагающе рассмеялся.

— Дружище, а вы со мной почему так разговариваете? Я с вами на нарах не сидел, уголовный мир мне сугубо противен, а если вы просто хотели меня попутать, то не следовало приезжать сюда. Вы ведь на моей территории, понимаете? Вот, посмотрите вокруг, все эти люди меня более или менее знают, и ваша феня здесь никак не проходит. Я вовсе не собирался вести с вами никаких переговоров и если пришел сюда, то только из уважения к нашему общему знакомому.

— Короче, — прервал его Смидович. — Монеты принесешь вечером сюда же. Бабки будут, понял?

Дима посмотрел на него чуть удивленно, и тот отвел взгляд. Потом неожиданно схватил его за руку и прижал к стене, зашипев прямо в лицо:

— И нечего мне тут кипиш затевать, понял? Я таких чайников на дух не выношу, по стенке размажу.

Дима улыбнулся.

— Вы, что же, драться со мной будете?

— Нарываешься? — захрипел Смидович, и Дима почувствовал, как нервно задрожала его рука.

— Отец Димитрий, — услышали они.

Мимо проезжал на санях толстый сельский фельдшер Гена Драгунов и, заметив конфликтную ситуацию, остановился.

— Чего он от вас хочет? — спросил Гена.

— Да вот я тоже думаю, чего он от меня хочет? — сказал Дима.

— Проваливай, ты, бацилла!.. — рявкнул Смидович в сторону фельдшера.

Гена закрепил поводья и стал спускаться. На другой стороне улицы остановились двое парней из старших классов той самой школы, где учительствовал Дима, и тоже смотрели в их сторону. Из окна выглянула бабка.

Смидович понял, что у него нет шансов диктовать свои условия, и отпустил Диму.