Я облизнул губы.

— Это же ваш ребенок, Алекс!..

— Чушь! — закричал он. — Это ее ребенок, и тем он мне еще больше противен!.. Сегодня утром я избил его до потери сознания, и только вмешательство моего приятеля спасло сосунка от безвременной кончины. Я не испытываю к нему никаких чувств, кроме ненависти.

Это его упоминание о помощнике заставило меня содрогнуться. Как там справятся мои посланники? Может, все-таки следовало предоставить это милиции?

— Вы просто патологический субъект, Алекс, — сказал я. — В конце концов вас пристрелят при захвате.

— Так вот что я вам скажу, — перебил меня Алекс. — Я отказываюсь от вашего посредничества, Паша, и требую, чтобы ко мне с деньгами пришла сама Маша. Может быть, я тогда оставлю его в живых.

— Я не верю ни единому вашему слову, — заявил я.

В трубке раздался характерный звук паровозного гудка, я понял, что он звонит с вокзала. В Сосновое можно было добраться и на электричке.

— Я говорю это в качестве моего официального заявления, — сказал он. — Вы можете верить, можете не верить, но если завтра к десяти утра деньги не будут готовы, я отрежу парню ухо.

— Как вы узнаете о готовности? — спросил я. — Ваша сестра уже в милиции.

— Я позвоню прямо к Маше. Теперь мне можно не прятаться. Карнавал закончен, маски сняты…

— Но наши немцы в Москве, — напомнил я. — Они могут опоздать!

— Ничего, — сказал Алекс. — Одно ухо, это еще не смертельно. Но в полдень я отрежу ему второе. А знаете, что я ему отрежу в третью очередь?..

В это время там на вокзале что-то объявили, и он спохватился.

— Все, дорогой Павел Николаевич, — заторопился он. — Было приятно пообщаться. Когда будете писать про меня детектив, то не перепутайте фамилию. Целую…

И он повесил трубку.

Я немедленно отправился к Марине, которая к тому времени уже тряслась от напряжения, и ввел ее в курс дела. Надо было ждать, и мы взялись за напитки из бара. Коньяк «Камю» нас взбодрил, водка «Смирнофф» смягчила нервное напряжение, а ликер «Контре» привнес сентиментальности. Марина принялась плакать, вспоминая какие-то давние романы, я ее утешал, обнимая и целуя в макушку. Главного мы достигли, с ума не сошли, и, когда в третьем часу ночи раздался звонок, мы, вместо того, чтобы бежать открывать, раскупорили бутылку шампанского.

Пока мы гуляли, основные события разворачивались в другом конце города. Некоторое время Вадим рыскал по поселку Сосновому, разыскивая нужный дом, а когда наконец поиски завершились успехом, к ним прицепилась какая-то местная компания, которая искала приключений. Вадим разогнал их, потрясая своим газовым пистолетом. В окнах искомого дома горел свет, и Валера с помощью Вадима поднялся, чтобы заглянуть в комнату. Вопреки ожиданию он увидел там какую-то гнусную оргию, где крупный мужик лет сорока охмурял легкомысленную девицу, спаивая ее крепленым вином не самого высокого качества. Мужик сидел в майке, а на девице оставалась, одна комбинация. Отсюда родился отвлекающий маневр.

Когда мужик открыл им дверь, Вадим с угрозой спросил:

— Настюха у тебя, что ли?

— Какая Настюха, — не понял тот.

Вадим решительно оттолкнул его и прошел в дом, где пьяная девица уже никого не узнавала.

— Да вот же она! — воскликнул Вадим. — Ты чего, козел? Это же сестренка моя?

— Ну и чего? — спросил мужик, заводясь. — Не баба, что ли?

Мужик был крепкий, рефлексией не зараженный, и Вадим невольно засомневался в своем решении.

— Так налей, что ли! — нашел он выход из положения.

— Так бы и говорил, — буркнул мужик, приглашая их к столу.

Валера пришел в ужас, когда ему подали чуть ли не полный стакан темно-красного, едва не фиолетового, вина. Сначала он смиренно поднес его ко рту, но тут ему стало плохо. Пришлось Вадиму тащить его в туалет, где Валеру стошнило от всех алкогольных переживаний.

Зато пока Вадим с хозяином распивали вино за здоровье похрапывающей «сестренки», которую один упорно звал «Настюхой», а другой «Клавой», Валера нашел в себе силы осмотреть подсобные помещения. Он нашел дверь в подвал, закрытую на висячий замок. Замок он открыл, подобрав для этого гвоздик с пола, спустился по темной лестнице в подвал и долго не мог найти выключатель. Наконец свет в подвале зажегся, и Валера увидел Мишу Филатова, лежавшего без сознания на мешках с картошкой.

Пока он его развязывал и приводил в сознание, ситуация наверху резко изменилась. В разгар дружеской попойки к компании присоединился Алекс, который узнал Вадима сразу. Вадим очень скупо рассказывал, что последовало за этим, но похоже, они его избили. Но пока вспомнили о втором, что отправился в туалет, Валера уже успел вернуться, притащив за собой избитого Мишу. Тут-то мой помреж и вмешался в ход событий, вспомнив все свои боевые навыки.

Алекс действительно был неважным бойцом, и для него хватило одного удара ногой по голове. Зато второй оказался соперником покрепче, и битва с ним продолжилась на равных вплоть до того момента, как по сигналу соседей в дом нагрянули милиционеры. Они пришлись весьма кстати.

Миша действительно был основательно избит, все лицо его было в синяках, и Марина, увидев его, протрезвела мгновенно. Начались процедуры медицинского характера, причитания и слезы. Вадим позвонил в Зареченск, чтобы утешить бабушку. Звонок перехватили бдительные подслушиватели, и вскоре к месту нашего торжества прибыл поднятый по тревоге майор Кремнев со своими милиционерами. Началось составление протоколов, допросы свидетелей и прочая милицейская писанина, которая так не подходила к атмосфере нашего общего торжества. К тому времени, как все было закончено, уже начался новый день, и, расставшись с Мариной, которая не отходила от своего сыночка, мы с Валерой вышли на улицу, где уже спешили на работу люди.

— Объявляю тебе благодарность в приказе, — сказал я Валере. — И даю отгул.

— Спасибо, — сказал он. — Но у меня сегодня съемка.

Он говорил это вполне серьезно, и я, хотя и понимал, что в этот день Валера не сможет проявить всего своего таланта, в целях поддержания идеалов дисциплины, восторженно пожал ему руку.

По материалам этого скандального происшествия мы потом сделали небольшой документальный фильм, в котором Света давала интервью из камеры предварительного заключения, а Миша рассказывал, как его бил его предполагаемый отец. Тема миллионного состояния в фильме была опущена, чтобы не создавать вокруг мальчика нездорового ажиотажа. Фильм делал режиссер Вася Соловьев, а мы с Валерой проходили там как участники событий. Заканчивался фильм триумфальным выступлением Марины Рокши на концерте во Дворце Спорта, и это уже был кусочек из моей юбилейной программы.

Программа получилась прекрасная, Валера проявил себя не только изобретательным автором, но и прекрасным организатором, и в результате занял сразу подобающее место в когорте наших режиссеров. Сцену с участием Марины Рокши и Светы мы оставили почти целиком, и она легла на материал так, что заставила трепетать зрителей. После этой передачи меня еще месяца два на улицах поздравляли с сорокалетием, от чего я чувствовал себя обманщиком, потому что на самом деле я уже разменял пятый десяток.

Зато торжественное объявление меня почетным гражданином родного города завершилось тем, чего я и ожидал — вручением мне ключей от трехкомнатной квартиры в новоотремонтированном доме в центре. Там потихоньку создавалось новое Дворянское Гнездо, и я на правах популярной личности получил там свое место. Квартира была великолепная, потолки высокие, удобства превосходные, и вся моя мебель поместилась в одной, не самой большой из трех, комнате. Мне еще долго пришлось ее обустраивать шкафами, столами, креслами и диванами, но той роскоши, что была на квартире у Марины Рокши, я так и не достиг. Но я и не стремился.

Герта Рейнхард, достигшая с Мариной известного компромисса в вопросе каникул Миши, приглашала приехать в Италию и меня. Я посчитал это приглашение примером европейской вежливости, но позже она прислала мне письмо, составленное ею по немецко-русскому словарю. Помимо массы забавных ошибок, в письме было сердечное напоминание о приглашении, и даже с неприкрытой надеждой «увеличить степень близости». Я не очень понял, что она имела в виду, но это меня растрогало. Беда была в том, что вместе с письмом из Италии пришло письмо от Насти Романишиной, которая хоть и не звала меня в гости в женский монастырь, но заставила почувствовать такую степень близости, что всякие мысли об Италии отлетели от меня, как вредители от пестицидов. Я снова затосковал по благочестию, стал чаще бывать в храме и перед сном стал вычитывать молитвы полным чином.