Когда закрутилась история с кладоискательством, отец Феодосий ни разу не позволил себе прямо высказаться против суеты и страстности искателей, но часто подразумевал это в личных беседах. Дима неоднократно пытался оправдаться тем, что полученные средства практически целиком уйдут на нужды епархии, и самому монастырю это выгоды не принесет, но старец находил в этом суждении лукавство и порицал не столько цели поисков, сколько нездоровую атмосферу в монастыре. Но вот по молитвам отца Феодосия все закончилось, и в последующих беседах Дима неоднократно признавался, что заразительный азарт поисков действительно не шел на пользу его душе и никакими материальными выгодами этого уже не компенсировать.

Теперь предстояло убедить отца Феодосия в том, что нынешний виток поисков не связан с материальными выгодами вовсе, а преследует лишь цель выявления истины. Дима по дороге в келью старца долго прикидывал, как ему поточнее сформулировать благие цели его расследования, но так ничего и не придумал.

Отец Феодосий по обыкновению сидел за своим письменным столом и читал письма. Письма шли к нему потоком, и он старался отвечать на каждое. Дима сам иногда помогал ему в этом. Увидев вошедшего гостя, старец сразу заулыбался.

— Приехал-таки, раб Божий Димитрий! Наконец-то, миленький, мы уже и соскучились. Что там, в столице?

— Суета, — сказал Дима. — Благослови, отче…

Отец Феодосий благословил его, не вставая с кресла, и Дима сел на стул для посетителей.

— Тебе, отец, поклон от печерского старца Герасима, — вспомнил он.

— Герасима? — удивился Феодосий. — Это из Псковских Печор, да?

— Да, оттуда. Мы с ним в Москве свиделись по случаю.

Феодосий покачал головой.

— Дивный старец, спаси его Господи! Если бы не преподобный Ксенофонт, я бы непременно в Печоры бы подался, к преподобному Корнилию. Воистину, цветник духовный, одно слово. Что рассказывает? Как здоровье батюшки Иоанна?

— Живы все, — сказал Дима. — Болеют, как обычно. Отец Герасим меня славно утешил в моих метаниях.

Батюшка посмотрел на него с сочувствием.

— Как я понимаю, сердечные переживания тебя не оставляют?

— Не оставляют, отче, — вздохнул Дима сокрушенно. — Но я не за тем пришел. Тут вот какое дело заворачивается…

И он стал рассказывать про свое дорожное приключение с его страшным концом, стараясь создать соответствующее настроение и у слушателя. В его рассказе убитая девушка выглядела сущим агнцем, ведомым на заклание недобрыми и корыстолюбивыми людьми, из чего вытекало, что выяснение обстоятельств является делом достойным и богоугодным. Впрочем, обмануть старца ему не удавалось никогда.

— Вижу я, — улыбнувшись, заметил старец, — что ты вместо монашества решил принять на себя подвиг милицейского инспектора, а?

Дима склонил голову.

— Не дает мне покоя эта история, — признался он. — Тут два тревожащих меня обстоятельства. Первое, это убитая девушка, зло очевидное, как говорится, вопиющее к небу о возмездии. И второе, это именно то, что кто-то из нашей братии, судя по всему, попользовался кладом Гонсалеса, и теперь ищет возможность продать его по сходной цене.

— И какое же из обстоятельств тебя больше тревожит? — спросил отец Феодосий, скорбно кивая головой.

— Оба, отче, — признался Дима. — Что скажете?

Старец вздохнул и улыбнулся.

— Был бы ты монахом, я бы тебе ответил твердым запретом, — сказал он, сожалея о том, что Дима не монах. — Ну, а поскольку ты у нас мирянин, то и ответ тебе будет другой.

— Благословляете? — заулыбался Дима.

— Оба твои обстоятельства рождены гордым помышлением, — сказал отец Феодосий со вздохом. — Ибо нет в них упования на Господа. Не полагаешь ли ты, что без твоего расследования убийцы останутся безнаказанными? Сам же говоришь, «вопиющее к небу», значит, прямо ко Господу. А ты тут при чем?

— В мире сем, — вздохнул Дима, — дела Божии часто руками человеческими совершаются.

Отец Феодосий усмехнулся и кивнул головой.

— Значит, ты решил, что это именно твоя миссия, да?

— Батюшка, я могу многократно заблуждаться, — сказал Дима. — Потому и пришел к вам за благословением.

— Я так понял, — возразил отец Феодосий, — что ты перед этой девушкой убитой какую-то вину чувствуешь. Чем же ты пред ней провинился?

— Думал о ней плохо, — покаялся Дима. — Теперь мне кажется, что она во мне защиту искала, а я ее оттолкнул.

— Смотри, не переусердствуй в этом раскаянии, — посоветовал старец. — И вообще, каяться надо пред Господом, а не перед памятью незнакомой погибшей девушки. Но если ты считаешь, что этими своими раскопками ты в чем-то искупишь свою недоброжелательность…

— Именно так я и считаю, — поспешил заявить Дима.

Отец Феодосий понимающе кивнул.

— Тогда что же, дерзай. Что же касается того из братьев, кто ваш клад к рукам прибрал, то полезнее было бы ему самому во всем признаться.

— Это конечно, — согласился Дима. — Да только признается ли?

— Да, надежды на это немного, — согласился отец Феодосий. — Но ты ведь понимаешь, что твои розыски к раскаянию его вовсе не подвигают. Может, если только ты его до основания разоблачишь, это его проймет, а?

— Или вовсе погубит, — пробормотал Дима.

Старец глянул на него с интересом.

— Значит, ты тоже это понимаешь? — отметил он.

— Где у него больше возможностей для погибели? — спросил Дима задумчиво. — Или он будет разоблачен, как недостойный монах, или, если останется безнаказанным, вовлечется в преступные затеи с убийцами, умножит свои грехи многократно? А, батюшка?

Батюшка улыбнулся.

— Тебе бы только страшилки для детей сочинять, — сказал он. — И там, и там на нем неизменно совершится воля Божья, но если ты действительно уверен, что своим расследованием сможешь остановить его, то почему бы и не попробовать, а?

— Благословляете? — снова заулыбался Дима.

— Действуй, — вздохнул батюшка. — Что ж с тобой поделаешь.

В келье у Димы стоял спертый воздух, и он первым делом занялся проветриванием и уборкой. Потом совершил молитву перед образами, с благодарением за благополучно совершенную поездку, и только после этого взялся за письма, пришедшие на его имя из разных концов. Среди многих писем делового характера, а как библиотекарь он вел обширную переписку с научными и монашескими кругами по вопросам истории монастыря, с целью написания отдельной книги, попались и письма личного плана.

Из Нижнереченска от Паши Жемчужникова пришло расширенное послание, в котором словоохотливый Паша хвастался тем, что издал в местном издательстве целый сборник детективов и грозился прислать один экземпляр в монастырскую библиотеку. Одновременно пришло письмо от Насти Романишиной, пребывавшей в женском монастыре, которая в очередной раз поверяла Диме свои сердечные тайны. Все тайны сводились к тому, что она в монастыре испытывала страстную тягу к возвращению в мир и от этого чувствовала себя великой грешницей. Дима, сам испытывавший время от времени похожие чувства, был уверен, что Насте следовало действительно жить в миру, тем более, что ее чувства к тому же Паше Жемчужникову имели все шансы на взаимность.

В своем очередном послании Алехандро Гонсалес поздравлял Диму и всю прочую монастырскую братию с Введением и просил объяснить, что, собственно, в этот день празднуется. Как обычно, он опережал события на пару недель, но, учитывая отсутствие какого-либо порядка в доставке писем в последнее время, можно было считать, что поздравление пришло вовремя.

В дверь кельи постучали, и Дима услышал слова молитвы:

— …Боже наш, помилуй нас!

— Аминь, — отозвался Дима. — Входите!

Открылась дверь, и вошел Леонтий, молоденький монашек, горячий поклонник монастырской библиотеки и ученик библиотекаря. Дима готовил его себе на смену, в случае, если ему придется уходить.

— С приездом, — заулыбался Леонтий. — Заждались уже… Чего задержался, отче преблагий?