Ранняя литургия закончилась в начале девятого, и Дима прошел в новый корпус, чтобы узнать, чем занялся с утра отец архимандрит. Оказалось, батюшка после испытаний предыдущего дня и вовсе слег, за ним ухаживали Михаил и Галактион. Шли даже разговоры о вызове «Скорой помощи», но сам отец Флавиан этот вызов решительно отверг, пожелав принять свои страдания с монашеским смирением, что вызвало у его духовных чад благоговейный трепет. Все ночное дежурство, таким образом, оказалось бесполезным.

А в десять часов начался трезвон, знаменующий прибытие в пределы обители высокопреосвященнейшего архиепископа Геронтия, традиционно считавшегося настоятелем всех епархиальных монастырей. Дима, конечно, понимал, что имя у владыки появилось в момент пострига, когда он был, наверное, еще молод и свеж, но не мог отделаться от мысли, что это имя владыке в свое время дали, как пророчество о последних днях его архиепископства. Имя «Геронтий» в переводе с греческого означало «престарелый», и владыка был стар до того, что сам ходить не мог. Он действительно был самим олицетворением старости. Редкие седые волосы, морщинистое лицо, сгорбленная походка, вся его внешность говорила о возрасте почтенном, тогда как было архиепископу Геронтию едва только за шестьдесят. Среди монахов, которые, как правило, внешнего проявления возраста не имеют, поговаривали о том, что владыка резко состарился после подписания какой-то кагэбэшной бумаги, которая его к чему-то обязывала, чего тот по существу никогда выполнить так и не смог. Утверждали, что тот состарился именно для того, чтоб не участвовать в деле сатанинской власти, но Дима, который о деяниях владыки был осведомлен достаточно, относил эти слухи к местному фольклору.

Куда достовернее были разговоры о том, что владыка уже несколько раз просился в заштат, давно уже не чувствуя в себе сил на пастырское служение, и что именно епархиальный секретарь архимандрит Фотий ему в этом решительно препятствовал. Это Фотий представлял собой пример типичного церковного функционера, который нашел свое место рядом с владыкой Геронтием и не желал себе иной судьбы. Он прекрасно понимал, что ему самому надеяться на архиерейство рановато, да и тянулись за ним какие-то неблаговидные свершения в бытность его учебы в духовной академии, так что следовало тянуть как можно дольше и использовать авторитет владыки Геронтия для прикрытия собственной власти. Дима помнил владыку еще до начала эпохи Фотия, и тогда архиепископ был вполне рассудителен, решения его были целесообразны, а проповеди трогали сердца (что с владыками вообще случается редко). Но вот понравился ему исполнительный Фотий, и даже его неулыбчивая сухость показалась признаком деловой сосредоточенности, вот и сдал архиерей ему все епархиальные дела. Теперь к владыке подобраться было невозможно, и полным властителем в епархии был один лишь секретарь. Ну и что? Повозмущались, повздыхали, да и смирились. На все воля Божья.

Владыка въехал в монастырские ворота на своей черной «Волге», и прихожане толпой стояли вдоль дороги, приветствуя своего архиерея. Машина остановилась у ворот собора Рождества Богородицы, и двое келейников немедленно выскочили, чтобы вывести из машины владыку. Келейников отбирал сам архимандрит Фотий, и эти крутые парни вполне могли бы нести владыку на руках, если бы это понадобилось. Владыка осторожно ступил на землю, старчески улыбнулся прихожанам и благословил их. Келейники довольно бесцеремонно подхватили его под руки и повели вверх по лестнице, ко входу в храм. Из передних дверей машины не спеша выбрался худой и высокий архимандрит Фотий и, когда старушки метнулись к нему за благословением, он брезгливо отшатнулся от них.

Гудели колокола на звоннице. Владыку повели в храм, и там, в притворе, его уже дожидалось монастырское духовенство. Началось богослужение, и Дима, который уже проспал одну литургию, поспешил к себе в келью, чтобы поспать еще и во время второй. Ему было жаль старого архиепископа, он категорически не принимал церковной политики секретаря, устремленной лишь к организации прибыльного «совершения культа», но некоторый опыт монашеской жизни приучил его принимать данность этой жизни, исходя из высшего смысла. И потому, ложась немного отдохнуть, он подумал о том, насколько труднее стоять на службе тому же архиепископу, и это позволило ему представить владыку сущим мучеником.

Колокольный трезвон поднялся и в конце службы, после отпуста, когда по чину совершался вынос панагии, особой просфоры, которую торжественной процессией под звон колоколов несли в трапезную. Чашу с панагией нес отец Дионисий, а следом келейники едва ли не волочили владыку. Далее попарно шли отцы, монахи, послушники и паломники, а множество прихожан толпились вокруг, и владыка успевал им улыбнуться и преподать благословение.

Дима успел подняться, одеться и появиться в трапезной, когда все рассаживались за столами. За особым столом расположились владыка, отец Фотий, отец Дионисий, руководящие отцы и старцы, в том числе и отец Феодосий. Владыка Геронтий чтил старца и потому всегда сажал его рядом с собою. С одной стороны у него сидел наместник, а с другой — батюшка Феодосий, все свои. Архимандрит Фотий, сидевший по другую руку от Дионисия, относился ко всему этому сдержанно, но некоторые его взгляды были явно не бесстрастны.

После службы владыка, сидя на высоком стуле, благословлял всех, и в числе прочих к нему под благословение подошел и Дмитрий.

— А, Димитрий, — улыбнулся ему владыка. — Чего еще нового раскопал?

Дима был известен в епархии как архивист, и от него ждали находок исторического плана.

— Да вот, владыченька, — сказал Дима. — Тянется за нами эта история с монетами, никак мы от них избавиться не можем.

— Что еще за история? — поинтересовался владыка, приостановив тем процесс благословения.

— Вам отец Фотий должен все рассказать, — сказал Дима. — Он в курсе, как мне кажется.

— Проходи, отец, проходи, — пробурчал один из келейников.

Дима прошел, решив, что он очень удачно забросил крючок, хотя, зная отца Фотия, он вполне мог предположить, что тот найдет возможность подать всю ситуацию в выгодном для себя ключе.

Отец Дионисий поймал его на выходе.

— Велели собирать совет старцев, — шепнул он взволнованно. — Ты уверен, что все именно так, как ты сказал?

Дима пожал плечами.

— Уверен, но не на сто процентов, — сказал он. — А что, Фотий еще не спрашивал, где отец Флавиан?

Дионисий улыбнулся.

— Спрашивал, — сказал он. — Даже грозился зайти, навестить его.

Дима удовлетворенно кивнул.

— Надо бы мне поблизости оказаться, — сказал он.

Он прошел в новый братский корпус, где скучал на боевом посту послушник Трофим, и тот доложил, что отец Флавиан не выходил из кельи, и у него там лишь Михаил. Дима поблагодарил и пошел навестить болящего.

Выглядел отец Флавиан действительно плохо. Был бледен, осунулся и как будто еще больше поседел. Дышал он часто и хрипло.

— Чего пришел? — буркнул он. — Позлорадствовать? Думаешь, ваша взяла?

— Наша возьмет только после Страшного Суда, — ответил Дима. — Не такой уж я злодей, отче, как вы меня представляете. Я вам искренне сочувствую и желаю скорейшего выздоровления.

Флавиан сдавленно хмыкнул.

— А ведь признайся, Димитрий, ведь ты в душе вовсе не монах, а? Тебе дело нужно, тебя результат волнует… Нет, что ли?

Дима, не ожидавший от отца такой философичности, на мгновение задумался.

— Пожалуй, — сказал он. — А разве это противоречит монашескому духу?

— Еще как противоречит, — вздохнул тяжело отец Флавиан. — Я ведь сам такой, как ты, у меня руки чешутся дела совершать, а не подвиги духовные. А ты на старцев посмотри, много они дел совершили?

Дима задумчиво кивнул.

— Кстати, о деле, — сказал он. — Давайте, отче, мирно закончим всю эту канитель с коллекцией, пока этот Звонок не вмешался со своими инициативами.

— И как же мы ее закончим? — спросил Флавиан хмуро.

— Мы с вами прекрасно понимаем, — сказал Дима, — что коллекция должна принадлежать государству, а если точнее, то университету Консовского. Наши претензии на нее незаконны. Так давайте так и сделаем.