— Разве детство в Сайлетисе не научило вас стойко переносить подобные травмы? — продолжала она. — Мне казалось, детей там обучают воинскому искусству с тех самых пор, как они впервые встают на ноги.

— Вы совершенно правы, — согласился я. — Так было и со мной, но странником я был всегда, даже в собственном доме. Я без зазрений совести сбегал, пропуская уроки, которые считал неважными. Разумеется, это было ошибкой, за которую я множество раз поплатился и, без сомнений, поплачусь ещё.

— Воины северного острова славятся своей безжалостностью и непреклонностью. Разве могли они так просто позволить вам такие вольности?

— Меня множество раз пытались вразумить, используя самые убедительные доводы — розги и работу на псарне, — но характер оказался крепче. Было решено сделать упор на доведении моих сильных мест до идеала, а не на поднятии слабых навыков до сносной планки, — говорил я быстро и убедительно, сам удивляясь, какой складной выходила история. — Что ж, и это решение было спорным. Каждый волен оценивать его, оглядываясь лишь на свой опыт.

— Я наслышана, что род Эрландов поставляет стране её лучших полководцев на протяжении многих веков, и полководцы эти жестоки и бескомпромиссны, потому как снимают кожу с владельцев завоеванных земель. Так как же ваш отец, будучи верным последователем вековых традиций, смог позволить старшему сыну, наследнику, так бесцеремонно от всего отказаться?

Провокация. Безрассудная. Глупая, я бы сказал. Она не могла ничего знать о моём роде — его не существовало, — а значит, она либо догадывалась, что я лгу, и пыталась в этом убедиться, либо точно знала о моей лжи и хотела публично меня опозорить. Скорее всего, первое; будь она уверена, моя голова уже лежала бы на плахе, а покои были бы перевернуты вверх дном. Но вот он я, сижу за огромным столом, и от королевской четы меня отделяют шесть человек — слишком опасно было бы оставлять так странника, в чьих гнусных намерениях ты совершенно точно уверен.

Я противостоял её чарам. Не так хорошо, как хотел бы, но всё же не позволял взять полного контроля над разумом и чувствами. И она это понимала. Злилась, что не получает желаемого, пыталась выяснить, с какой стороны подойти, чтобы пробить мою броню, и потому так отчаянно выдумывала истории о несуществующих порядках в моей несуществующей семье.

— Вероятно, Ваше Высочество, вы ошиблись, — ответил я непринужденно, но голос мой дрогнул. Хант это заметил. — То, о чём вы говорите, едва ли относится к моей семье, однако вполне возможно является правдой, если говорить о семье с фамилией Элианд.

— Вы знакомы с её представителями? — оживился Хант, словно стервятник, налетевший на ослабленную жертву. Весь стыд и сожаление тут же покинули его, вновь обнажая кровоточащее эго, в то время как моя щека давно затянулась. — Удивительно, что есть две известные семьи со столь похожим фамильным именем.

— Да, их поместье находится неподалеку от нашего, однако теплыми отношениями похвастаться не могу. — Я старательно изображал расслабленность, в паузы между словами закидывая в рот кусочки печеных овощей. — Их методы слишком жестоки и противоречат нравам моей семьи.

— Что ж, выходит, дрянная военная подготовка соответствует нравам вашей семьи? — чуть не вскочил принц. — Любой уважающий себя наследник должен уметь держать в руке меч, как воин, а не как пятилетнее дитя.

Минерва торжествующе улыбалась. Я недооценил её намерения: она не просто хотела вывести меня из себя, оперируя заведомо ложными сведениями, но и задеть Ханта, нестабильного на фоне недавнего инцидента. Хотела спровоцировать конфликт, напрямую её не касающийся, но играющий ей на руку; я бы сказал, добавить огня туда, где всё и так горело синим пламенем.

— Кто сказал, что я — наследник?

На несколько секунд в зале повисла тишина. В процессе разговора я не заметил, что абсолютно все следили за его ходом, не произнося и звука; лишь Кидо и Лэндон, сегодня стоящие у массивных дверей вместе со стражей, тихо переговаривались. Хант растерянно взглянул на Минерву, обронившую это в числе прочих глупостей несколько минут назад.

Король выглядел заинтересованным исходом нашей словесной битвы, но лишь в масштабе перебранки за столом; предпосылки и последствия его не волновали, ведь существовали специальные люди, доносящие обо всём, что ему действительно следовало знать, и без необходимости Эвеард не будил спящие во время еды навыки правителя. Казалось, разумом он был совсем далеко. Королева же, напротив, была крайне обеспокоена. Её взгляд метался от гостя к гостю, менялся от гнева до жалости, и лишь ко мне обратился с мольбой; мольбой закончить это дешевое представление.

— Я — не старший ребенок и даже не старший сын, — не дождавшись ответа принца, продолжил я. — У меня трое братьев, двое из которых старше, и четыре сестры. Недавно отец женился в третий раз, и не исключаю, что вскоре он порадует мир очередным дитя. Потому все претензии к наследникам меня не касаются. Я — избалованное дитя, росшее в атмосфере любви и вседозволенности.

Последняя фраза была очевидной шуткой; почти все гости за столом расплылись в улыбке и расслабились, начав, как и прежде, переговариваться друг с другом. Хант же вскипал всё больше с каждой секундой; казалось, он не мог найти слов, чтобы выразить своё недовольство подобными методами воспитания. Однако стоило руке невесты коснуться его плеча, он мгновенно расслабился. Обращенный к Ариадне взгляд абсолютно чётко давал понять: он влюблен в неё. Каждый шаг, что она делала навстречу ему, растапливал его черное сердце. Действительно влюблен, хоть и обладал своим, возможно, только ему ясным понятием любви.

Проводя так много времени с людьми, я уподоблялся им. К тому же, мой отец был наполовину человеком; иного оправдания своему низкому поведению я придумать не мог. Мне казалось, я достаточно умен, чтобы держать себя в руках, но каждый раз, когда принц так смотрел на мою лисицу, я мечтал навсегда лишить его возможности видеть. И о том, что когда-нибудь у меня будет право звать лисицу «моей».

“Аарон”.

Вспышка боли.

Я так сильно сжимал челюсти, стараясь незаметно перетерпеть момент отчаянной ревности, что, казалось бы, давно сросшаяся щека начала кровоточить; у меня разошлись швы.

— Вы так давно выросли, мальчики, — гулко произнёс король. — А так и не поняли, что слова бывают опасней любого оружия.

Люди за столом переглядывались, и я был удивлен не меньше любого из них. Щека совершенно точно затянулась; более того, порез оброс свежим слоем бледно-розовой кожи, формирующим очертания шрама. Разве шрамы имеют свойство расходиться?

Спешно извинившись, я покинул столовую.

Ошеломлённый лекарь наказал мне вечером посетить храм, чтобы обратиться за защитой к Богине, и я, прежде не интересовавшийся людским вариантом поклонения Матери Природе, воодушевленно пообещал последовать совету.

Я не знал, большим ли был местный храм относительно тех, что возведены в других королевствах, но он совершенно точно был роскошен. Расширенный сад, за которым ухаживали не меньше королевского, и помпезный фонтан соответствовали внутреннему убранству. Потолки бесконечно далекие, но притом украшенные рукой, что искусно владела кистью, фигурные окна, многочисленные горшки с цветами на стенах. Плющ обвивал ряды скамей. Храм казался совсем новым, но притом будто бы был молодой версией Дворца Жизни, когда величие лишь начало зарождаться в его стенах. Войдя в обитель богов, я не ожидал испытать столь всеобъемлющее восхищение.

Эльфам не нужны стены, чтобы общаться с Богиней, напротив — они были лишь преградой, — но люди всегда избирали особенный путь, как бы старательно мы ни навязывали им свой. Мы видели ее повсюду, они — смели подумать, что загнали ее в клетку. Мы воспевали Природу. Горожане приносили на алтарь дары.

Мои руки были пусты, и это тут же заметила проходящая мимо служительница храма. Пожилая женщина сложила руки на животе и чуть склонила голову; я тут же вспомнил это выражение лица. С таким же взглядом она провожала самых юных жриц, что после исполнения песни на празднике равноденствия исчезли в толпе.