Я подошел к сосредоточию жизни, с которым мне предстояло разобраться, но долго не мог заставить себя до него дотронуться. От буйства красок болели глаза, и я, поняв, что иначе никогда не начну, крепко зажмурился и вытянул руку вперед, касаясь случайной нити. Вопреки ожиданиям небеса не разверзлись от грозного голоса Отца; знания об обладателе нити, забравшись под кожу, просто перетекли в мое сознание. В голове возник ясный образ Марли. Я видел, как проходят его годы: гвардеец стремительно взрослел, отращивал бороду, отпускал усы, женился. Видел, как он, старый и немощный, все еще служит королю, и при виде него каждый стражник почтительно склоняет голову.

Ему моя помощь не нужна.

Темно-желтая нить Индиса сообщила, что однажды он все же откроет кое-кому каждую из страниц своей жизни, а его путь до реки духов будет долог, полон славы и свершений. Дотронувшись до светло-серой, особенно толстой на фоне прочих, я увидел увенчанный короной лик капитана. Он проведет жизнь бок о бок с самым светлым в мире мужчиной, но, несмотря на это, обзаведется и женой, что подарит ему крепкого, здорового сына. Над его нитью я поколдовал — иного слова подобрать не удавалось, — но совсем чуть-чуть: не мог допустить, чтобы будущий король не увидел трех очаровательных внучек, что ему подарит союз наследника с эльфийкой.

Страх ушел, его место занял азарт. Я четко знал, чья жизнь оборвалась из-за моей магии, чья — по вине меча, и помогал, насколько это было возможно. Запасы иссякали, а я никак не мог добраться до главной нити, которую Богиня наверняка упрятала в самое сердце клубка. Ноша богов давила на плечи. Вершить судьбы из обители Матери казалось тяжелее, чем там, на поле боя, когда ярость сметала все на своем пути, и все же помогала понять, почему Богиня так не любила людей: их путь был слишком короток, чтобы успеть на него повлиять. Впрочем, на их месте отсутствие вмешательства я бы счел за благо.

Разум наполнили полные крови образы и копна пшеничных волос, возвышающаяся над ними; я едва не прогнал ее лик, как привык делать это во снах.

— Что, если бы я правда к ней присоединился?

— Помог бы ей добраться до горного короля и уничтожить его, — тут же ответила Богиня, словно с нетерпением ожидавшая этого вопроса.

— И все? Никакой войны и истребления эльфийской расы?

— Не знаю, — призналась Матерь. — Там ведь был бы замешан один вольнолюбивый эльф, любящий нарушать мои планы.

Я коснулся нити снова, и ничуть не удивился, что всю дальнейшую жизнь Минерве суждено было сеять разрушения. Бездумно и безжалостно. Убивать самой и казнить руками палачей, впитывая чужой страх, а затем прятаться за дверьми покоев и рыдать, пока не упадет без сил. Любовь могла бы исцелить израненное сердце, если бы нашла в него дорогу, но та была усеяна стражей и остриями пик. Я холодно отсчитал расстояние от конца нити до дня сражения и коротким движением разорвал ее на две части.

— Становится интересно…

Голос Богини прозвучал прямо над ухом, пощекотав кожу горячим дыханием.

— Не думала, что ты решишься на это.

Я бросил на Матерь короткий, но полный недоумения взгляд.

— Разве вы бы сохранили ей жизнь?

— Людям нужны не только герои, но и злодеи, — объяснила она. — Объединившись против нее, их сплочение…

— Победа над ней сплоит их не меньше.

Богиня не ожидала, что я перебью ее, а потому не нашлась с ответом, и эта заминка позволила мне продолжить работу. Аштон, добряк Бентон, Аэгтир, Филаурель, Брук, Бэт, Финдир, совсем юный Арло, Киан, Рагна… Несмотря на внешнюю преданность последнего, нить поведала, что он сбежит при любом раскладе — кто бы ни победил, — удрав как подлое, трусливое животное. Не желая даже смотреть, какие бесчинства он задумал, я крепко схватил его нить за оба края, но та не поддалась, сделавшись твердой, словно выкованной из стали.

— Этого оставь, — скомандовала Богиня из-за моей спины. — Он мне пригодится.

— Вы обещали не подглядывать, помните?

— Зануда.

Фыркнув, Мать Природа покинула меня; не оборачиваясь, я понял это по легкому дуновению ветерка, сопровождающему каждый ее шаг, и свету, что пропадал по мере того, как она удалялась.

Самой последней оказалась нить ярко-красного цвета, свернутая в крошечный клубок. Я разматывал его медленно, внимательно просматривая каждую сцену, что дар богов позволял мне увидеть. Вот она, совсем маленькая, бежит по королевскому саду и падает, в кровь разбивая коленки; густые темные брови, выглядящие удивительно строго для детского лица, сдвигаются к переносице, но из глаз не падает ни единой слезы. Вот ей уже тринадцать, и она все же плачет, потому что ей не нравится предложенное служанкой платье, а вот — турнир, и снятый с головы шлем помогает ей выиграть главную награду. Поцелуй в башне, ночь в водах Сэльфела, сражение… и пустота. Чуть меньше половины из оставшихся у меня лет я вплел в нить Ариадны, но ее будущее виделось по-прежнему мрачным и безрадостным, и я отчетливо понимал, почему.

Я вернулся к нашей встрече у священного пруда. Пришлось приглядеться, чтобы отыскать тонкую, едва заметную на фоне кожи бежевую нить. Я не видел лица, не слышал имени, не чувствовал настроения; дитя ничем из этого не обладало. Оно было лишь искрой, отблеском мимолетного счастья родителей. Я принялся отдавать ему оставшиеся в запасе годы, но так медленно, чтобы насладиться каждым днем его существования. Темноволосый мальчик с глазами отца делает первый шаг. Первое слово — “кайона”, ведь блестящий венец на голове дяди не мог не привлечь внимания любопытного дитя. Первый визит в Аррум, встреча с тремя — до боли в сердце повзрослевшими — тетями и бабушкой, расплакавшейся от счастья, лишь взглянув на его веснушки. Нить становилась длиннее и толще, а события жизни — интереснее и насыщеннее, и я с жадностью впитывал каждый миг, пока не отдал ему всего себя. Пройдут годы, прежде чем Ариадна сможет смотреть на сына, не испытывая тоски, и еще больше лет, прежде чем он сам разглядит в себе мои черты.

Удовлетворенный, я привел разбросанные по траве нити в порядок и предоставил Богине клубок, внешне незначительно отличавшийся от того, что она вручила мне. Матерь окинула его быстрым взглядом и хмыкнула.

— Не оставил себе ничего. Похвально, — протянула она. — Но не вписывается в мою задумку.

— И что же вы задумали?

— Я дам тебе еще сутки, — махнула рукой Матерь.

— И я снова отдам их сыну.

— Не отдашь.

— Почему?

— Потому что я тебе запрещаю, — отрезала она, и небо тут же затянулось плотными серыми тучами. — Этим миром управляю я. Не забыл?

— Я не хотел… Подумал, что мне лучше не возвращаться, — признался я. — Погибнуть в битве лучше, чем смотреть любимым в глаза, зная, что уйду и оставлю их.

— Я хотела наказать тебя за неповиновение, а не утешить твою душу. Именно поэтому — сутки, — сухо повторила она.

Когда я добрался до опушки, некогда устланной плотным ковром из ромашек, небо на востоке уже начало светлеть. В воздухе кружился первый снег. Грудь жгло, словно медальон был раскаленным клеймом, прижатым к моей коже. Дыхание сбивалось из-за неровного сердцебиения, и шел я тяжело, с трудом переставляя ноги.

Опорой для изможденного тела стал молодой дуб, соседствующий с унылым, полысевшим кустом. Я хотел отдышаться и возобновить путь, но силы стремительно улетучивались, и все, на что я оказался способен — сползти на землю, прислонившись к сырой коре.

Пальцы потянулись к браслету на запястье и с легкостью распустили завязанный принцессой бант. Сначала я обвязал нитью мизинец, затянув узел зубами, а затем повторил то же действие с нижней веткой куста. Когда моя душа будет во владениях Отца, я буду точно знать, куда отправиться следом. В какой бы тьме, в чьем бы теле, в чьих бы землях я ни оказался, я смогу найти путь назад.

Куст встрепенулся, стряхивая с себя только закрепившийся на нем снег. Сквозь переплетения ветвей на меня с неподдельным интересом смотрели маленькие глазки, пытавшиеся распознать во мне друга или врага. Заметив, что я не двигаюсь, лиса шагнула ближе и опустила голову, как бы спрашивая разрешения. Я улыбнулся в ответ. Животное обнюхало меня, но, не найдя в карманах ничего съестного, игриво упорхнуло вглубь леса.