Ариадна, насколько я мог разглядеть — в те секунды я благодарил Богиню за особенности эльфийского зрения, — отчаянно вцепилась в конверт дрожащими пальцами. Она несколько раз открывала рот, чтобы заговорить, но в лесу еще несколько минут висела звенящая тишина.
— Сестра… когда… мы…
На плечо принцессы опустилась тонкая длань Маэрэльд, и ее голос тут же окреп. Я знал это прикосновение: оно наполняет таким приливом сил, что хочется взмыть в небо, и лишает всех терзавших душу сомнений. То, что раньше казалось мне чудом поддержки близкого по духу существа, на деле являлось магической манипуляцией. Впрочем, несерьезной. И порой — крайне необходимой.
— В детстве у нас был шифр, чтобы передавать друг другу записки, которые ни одна, даже самая образованная служанка была бы не в силах прочесть, — объяснилась лисица. Ее голос удивительным образом, подобно эльфийским правителям, окутывал всех присутствующих. — По какой-то причине она захотела обратиться к вам через меня. Вероятно, чтобы…
— Читай, — бросил из-за ее спины аирати.
Ариадна намеренно его проигнорировала.
— Помните: я на вашей стороне.
Лисица полными решимости движениями принялась разрывать конверт, извлекая из него объемный лист. Как выглядели загадочные письмена я, разумеется, не знал. Любопытство завладело мной так же основательно, как и всеми прочими, жадно старающимися разглядеть хоть что-то, выглядывая из-за голов собратьев.
Еще несколько минут Ариадна внимательно разглядывала письмо, разбираясь в хитросплетениях слов сестры; та наверняка упомянула множество неуместных деталей, которые лисица благоразумно пропустит, зачитывая послание перед тысячами — в разной степени — воинственно настроенных эльфов.
— Сестра, — начала она, и голос ее, несмотря на магию азаани, слегка дрогнул. — Твое предательство не ранило меня, ведь мы всегда были чудовищно далеки. Скажи… что я не испытываю перед ними того страха и трепета, каким их радовали наши предки. Я не похожа ни на кого из них. А дражайшему из друзей…
Ариадна закашлялась. Нетерпеливое ожидание витало в воздухе, будучи почти осязаемым, и она не стала затягивать паузу.
— Моя кровь оказалась красноречивым рассказчиком, и многое поведала о том, кем я должна стать — королевой, какой не знал ни один континент… Я ни на секунду боле не забуду ту, что подарила мне жизнь. Клаире… Свою победу над эльфийским народом я посвящу ей, а nuru elda с тех пор будут называть лишь меня, позабыв о том полоумном подобии короля.
История о падении Эктерры и его причинах не выходила у меня из головы с тех самых пор, как я прочел о ней в библиотеке Греи. Среди эльфов она не передавалась ни посредством записей, ни из уст в уста; мы живем слишком долго, чтобы быстро забывать обиды.
— Но я не хочу, чтобы победа была простой, ибо знаю, что одержу ее в любом случае. У подножия гор, к северу от тракта, есть пустынное поле. Встретимся там в первый день новой луны, чтобы победитель мог забрать все. Передай им… — лисица снова закашлялась, как будто бы отгоняя нежелание пропускать слова Минервы через свои губы. — Каждое мгновение, что вы не бежите прочь, я приближаюсь. Но, ощутив дыхание за спиной, вы не успеете обернуться — клинки моих воинов уже коснутся ваших шей. Уверена, Богиня будет рада такому жертвоприношению.
Едва сумев договорить, Ариадна тут же отступила в тень, прячась за спинами эльфийских правителей. Они, вероятно, были ознакомлены с содержанием письма заранее; ужасающее спокойствие на лице аирати нельзя было объяснить иначе. Выдержав всего несколько секунд, толпа взорвалась кровожадными выкриками. Среди потерявших самообладание были как дети гор, так и леса; последних едва ли было меньше половины. Я никогда прежде не видел их такими: умиротворенные лица обратились гримасами ярости, а недобрый огонь подогревал толпу сильнее, чем солнце в летний день. На мгновение я ощутил всепоглощающую тоску. Я был одним из них, но притом был страшно одинок: мне не хотелось звать их братьями и сестрами, не хотелось делить с ними небо над головой. Они были такими же, как воины островного принца — желали лишь битвы, а не результата, к которому та должна была привести. Не зря Индис назвал меня ребенком: все эти годы я был наивен и слеп.
В ушах возник знакомый звон, что, смешиваясь со звуками разъяренного народа, мешал даже сосредоточить взгляд. Чья-то рука выдернула меня, не без труда протащив между сотнями тел, и вывела в лес, где не заполненный горячими словами воздух наполнил мои легкие, одурманивая. Я с трудом раскрыл глаза; Кидо нависал надо мной, пока я болтался в его руках, как тряпичная кукла.
— Что с тобой, дракон побери?
— Надо забрать ее, — пробормотал я, не уверенный, что капитан разберет хоть слово. — Они разорвут ее на части, когда она спустится, и…
— Индис со всем разберется, — отрезал он, закидывая мою руку себе на плечо. — Побудет с ней во дворце, пока все не успокоится. А тебе надо срочно прийти в себя.
Кидо потащил меня в сторону лагеря, куда мы перебрались, освободив дом моей семьи для тех немногих жен кочевников, что не желали биться, и их детей, волей случая оказавшихся в Арруме. Где-то на полпути я смог идти сам, и тонкий, раздражающий писк отошел на задний план, хоть и не покинул меня окончательно.
— Ты сегодня идешь на охоту, помнишь? — окликнул меня капитан. — Аэгтир сказал, что сегодня вы впервые за долгое время пойдете привычным составом. Кажется, он скучает по тем временам.
— Не знаю, могу ли сказать то же, — хмыкнул я.
Мы охотились до поздней ночи, но я так и не смог по-настоящему собраться с мыслями: три кабана ушли прямо у меня из-под носа, окинув взглядом, полным презрения за невнимательность. Впрочем, я все же сделал несколько удачных выстрелов, и, взглянув на общий улов, команда оказалась довольна. Прокормить такое количество эльфов оказалось непросто, и некоторые выражали опасения, что после окончания войны в Арруме нечем будет питаться. Во всяком случае, то, что попало в поле моего — хоть и рассеянного — зрения, свидетельствовало об отсутствии причин для подобных мыслей.
Попытки найти Индиса среди еще не спящих обитателей лагеря не увенчались успехом: мне сообщили, что за весь день он так и не вернулся из дворца, и это странным образом принесло облегчение. По крайней мере, теперь я знал, где искать. Лишь не знал, как это будет мучительно.
“Аарон”.
Голос возник из ниоткуда, но я не был удивлен; он почти всегда приходил следом за потерей сил. Зовом сопровождался каждый шаг, что я делал по направлению к дворцу, и становился громче; казалось, голос думал, что не может до меня достучаться, и потому начинал сильнее колотить по невидимой двери.
“Аарон. Аарон. Аарон. Аарон”.
Идти становилось все тяжелее, как будто я шагал по морскому дну, прилагая все усилия, чтобы не всплыть на поверхность. Воздух был вязким и тяжелым, и я пробирался через него, раздвигая невидимые слои руками. Он отталкивал меня; сделать шаг назад было так легко, как будто бурный речной поток уносил меня по течению.
“Аарон. Аарон. Аарон. Аарон. Аарон. Аарон. Аарон. Аарон”.
Трезво оценив бесполезность своих методов, неведомый наблюдатель решил в корне изменить подход, и по слуху ударила оглушительная тишина, а лес перестал препятствовать моему продвижению вперед. Я выдохнул. Но, как оказалось, слишком рано.
По телу прокатилась волна тепла. Нет, не тепла — обжигающего жара, как будто мириады огненных муравьев воткнули в меня свои жала, когда я преспокойно отдыхал на самой поверхности солнца. Сознание тут же забилось в панике, и ноги сами понесли меня к ближайшему месту, где можно было бы найти спасение. Я стянул с себя одежду еще по пути: даже малейшие прикосновения ткани к коже вызывали страшную боль, сравнимую с моментом вхождения лезвия в плоть. В глазах темнело, и лишь чудом я сумел ни разу не быть остановленным каким-нибудь нагло стоящим на пути деревом.
Воды Сэльфела всегда были холодны, а окрестности — безлюдны. Я погрузился в обволакивающую жидкость с головой, ощущая прикосновения огня даже на затылке, отчего движение каждого волоска казалось нестерпимой мукой. Пруд едва не вскипел, принимая мою горящую плоть, но быстро вернулся к привычному состоянию мрачного покоя; черная гладь, отражавшая безоблачное, почему-то беззвездное небо, лишь слегка колыхалась от моих движений. В глубинах Сэльфела не обитала ни одна рыба, не цвела ни одна водоросль — вероятно, потому что сама его суть была пропитана смертельной тоской, не позволяющей жизни зарождаться и цвести в неприветливой среде.
