Мобильник, который черандак обозвал намоленой иконой, и впрямь лежал у Сони под подушкой. Время от времени звонил колокольчик — словно почтальон в дверь, но Соня не обращала внимания, словно Петр был и впрямь ей важнее и интереснее всего огромного мира вокруг.

— Может быть, там что-то важное?

— На важное у меня специальный сигнал поставлен. А это коробейники развлекаются. Знаешь, как у вас: идешь по рынку, а они со всех сторон: "Кому, кому, за копеечку одну..."

Петр рассмеялся — базарных зазывал Соня изобразила очень похоже. И — да, кажется, их и в этом времени не жаловали. Вот ведь несчастное племя, всеми гонимое. Хуже цыган.

— Кто в душ первым?

— Вместе, — ответил Петр раньше, чем подумал, что может с таким смелым предложением и не попасть в масть. Но Соня улыбнулась и подала ему руку.

...А вот вода пела не счастьем и покоем, а тревогой.

— Что-то не так? — Догадалась Соня.

— Вода зовет. Похоже, я нужен.

— Кому?

— Ей, — из пара, висевшего в воздухе, на мгновение соткалось знакомое лицо: пушистая челка, светлые глаза, упрямый подбородок...

— Кира? Но... они сейчас играют. Что может пойти не так?

— Без понятия. Но нужно выяснить.

— И чего ты ждешь?

— Когда отпустишь, — краешками губ улыбнулся Петр и невесомо коснулся ее груди, слева. — Привязала. Кира — долгом за освобождение из усадьбы. А ты... просто тем, что так сильно понравилась.

— И что теперь? — Недоумение Сони можно было пить, как воду. — Навсегда привязан?

— Нет. Ничего вечного не бывает, даже вселенная, говорят, конечна. Исполню долг и все привязки растают.

Соня помрачнела. Опустила глаза и глухо сказала:

— Иди. Отпускаю.

Петр кивнул и знаком попросил ее отойти подальше. Соня не поняла, зачем, но подчинилась. И чуть не упала в обморок от открывшегося зрелища. Хотя, казалось бы, видела уже все... Но жизнь богаче на сюрпризы, чем нам кажется.

Секунду назад такой плотный, телесный, настоящий мужчина стал прозрачным, обернулся текучей водой... Эта вода вдруг быстро завертелась водоворотом и всосалась в сливное отверстие.

Соня, опешив, с минуту смотрела туда. И только потом потянулась за полотенцем.

Закутавшись в него по самый нос, девушка присела на край ванны и сказала в пустоту: "Да... ТАК от меня мужики еще не сбегали. Впору снова начинать вести дневник".

Ритм захватывал, подчинял, ломал — было очень сложно ему не поддаться. Но я старалась. Очень старалась — и не в последнюю очередь потому, что было страшно интересно: что задумал Хукку и почему он взял нож Маэвы.

Воздух сгустился до такой степени, что стало сложно дышать. Приходилось делать сознательные усилия, чтобы проталкивать его в легкие. Сердце стучало где-то в горле, причем из чистого упрямства.

До меня с трудом, как до утки, дошло, почему некоторые из шаманских ритуалов только для шаманов. И никаких этнографов к ним близко не подпускают, даже "ради науки"... хорони их потом.

Мне и самой стало не по себе.

— Не хипеши, — потемневшие губы Маэвы шевелились с трудом, но синие глаза поблескивали азартом. — Прорвемся. Шаманы уровня Хукку уже не ошибаются. Когда шаман подходит к выходу на Серые Дороги — все возможные ошибки уже сделаны. И все, кто ошибался, уже похоронены. Дальше — только безупречность.

Ритм взвинтился на какую-то невозможную высоту и скорость. Краем глаза я видела совершенно остекленевшие глаза Алены — ведьма хлопала ими, как сова... Если она и задумала какую пакость, так эпично обломалась. Бывают моменты, когда коварство не играет, потому что все тонкие построения сметает слепая сила.

Удара ножа я не видела. Никто его не видел — просто не мог. Не для глаз это человеческих. Но он был — и был точен. Потому что за камнем алтаря реальность словно выцвела, теряя краски и углубилась, открывая... нет, не дорогу. Скорее — тропу. Достаточно широкую, чтобы по ней можно было пройти вдвоем, но не больше.

Хукку кинул нож Маэве. Чернокосая машинально поймала, взгляд ее все еще был обалделым. А шаман протянул мне руку и сказал:

— Пойдем. Скорее, пока она мертва...

Странная постановка вопроса, вообще-то. "Пока мертва". Это что — временное агрегатное состояние?

Но я не стала спорить. Если Хукку говорит, что нужно торопиться, значит время, действительно, поджимает.

Я сделала шаг, подчиняясь его руке, но подспудно ожидая, что зыбкая серая ткань бытия провалится подо мной и я зависну в пустоте. Не провалилась. Не зависла. Мы шли.

По ведьминской привычке я не оглядывалась назад, чуяла, что нельзя, это может все испортить. А впереди было... странно. Тропу проложили в густом, но совершенно мертвом лесу. Высохшие стволы и ветви без листьев, упирающиеся в сумеречное небо. Сухие прутья кустарника. Под ногами не трава и не земля, а пепел. Мягкий серый пепел, который поднимался с каждым нашим шагом, немного кружил — и опускался обратно.

Звуков не было.

— Пей зелье, — велел Хукку. — Тому, кто не влюблен, не выжить на тропах мертвых.

Я не стала спорить и глотнула еще раз. Варево прокатилось по пищеводу легкой болью, оставив во рту привкус терпкой сладости.

— Последний глоток не трогай. Ни в коем случае, даже если будет очень плохо. Я тебя вытащу, просто не делай глупостей.

— Почему нельзя... до конца? — Шепотом спросила я.

— Высшие зелья — микромодель жизни. Каждый день ранит, последний — убивает. Если тебе нужны научные объяснения, то некоторые вещества осаживаются на дно и образуют убойные сочетания.

Я кивнула и взяла это на заметку. Как и то, что сам Хукку к фляге прикладываться не спешил. Что это значило?

Тропа неожиданно разошлась на два рукава. Никакого указателя: "Направо пойти — богатым быть, налево пойти — убитым быть" не обнаружилось. Похоже, этот ребус нам придется решать самим.

— Ты знаешь, куда поворачивать? — Спросила я.

— Нет. Пока нет. Я этой дорогой еще не ходил, так что, сама понимаешь, опыта нет, — испугаться я не успела. Хукку добавил, — будет проводник. Так положено — в первый раз. А вот и он... Привет, приятель.

На перекрестье троп мертвых возник во плоти и шерсти черный остроухий пес с умным взглядом карих глаз. Я дернулась к нему и зарылась пальцами в густой загривок. Его тепло успокаивало.

— Рани! Нельзя. Он-то отдаст, но ему самому нужно. Ему нас вести.

— Отдаст? — Не поняла я.

— Ты у него сейчас жизненную силу потянула.

Я торопливо отдернула руки и виновато взглянула на Призрака. Он по-собачьи улыбнулся. Пообещал, что все будет хорошо?

— Пойдем, — Хукку взял меня за руку и мы пошли через мертвый лес за собачьим хвостом. И очень скоро глаз начал выхватывать в окружающей местности знакомые черты, хоть и измененные этим миром до неузнаваемости.

— Так и есть, — кивнул шаман, уловив мое удивление. — Смерть — обратная сторона жизни. Этот мир — обратная сторона нашего. Это полигон... дальше Рогавки. Но мы идем еще дальше. И глубже.

— Поняла уже, — нервно огрызнулась я.

Глубина... Она притягательна и опасна. До сих пор я не ныряла сильно глубоко, это не просто и не дешево. Чем-то придется заплатить, просто чтобы нырнуть. А про цену за "вынырнуть" я пока не знала даже в теории.

Но Хукку, кажется, знал. Держался он очень уверенно, и шел за черандаком так, словно мы выбрались в лес по грибы. С собачкой.

Неизменный серый цвет и сухие брызги из-под ног постепенно начали напрягать. Или это была тишина? На весь лес ни птицы, ни зайца, ни, даже, завалящей лягушки — да и что им тут делать? Ни воды, ни пищи.

Даже воздух какой-то невкусный.

И прошли то, казалось, совсем немного. По моим ощущениям, километра полтора, край — два, но я чувствовала себя так, будто это были не два, а восемь, и не в среднем темпе, а бегом и на время, причем, с утяжелителями и в гору.