— Ну, говори, — поторопил он, — деньги нужны или что?

— Или что, — Антон тряхнул головой и выпалил, как с обрыва бросился, — Паша, если останемся живы, я посватаюсь.

— Чего? — Опешил Понашевский.

— Посватаюсь, — уже увереннее повторил Багров. Смотрел он в сторону, но с голосом сумел совладать. — Попрошу у тебя руки Киры.

— Охренел? Она тебе в дочки годится! Думать забудь, иначе башку с задницей местами поменяю. А потом уволю — и куда ты пойдешь с задницей вместо головы?

А вот тут Багров не стерпел — куда и смущение делось. Вскинул голову, взглянул шефу в глаза: прямо, спокойно, твердо — словно дюбель вколотил:

— Я ее люблю. Никогда не обижу. Взгляду худому не дам упасть. От любой беды закрою. Жизнь за нее отдам.

— Кхх-ее, — вот сейчас Павел подумал, что самому впору смутиться. Антона он уважал, ценил, доверял. Но всегда числил человеком своего поколения. У которого все эти амуры-тужуры и песни под балконом давно превратились в смешные воспоминания.

Багров терпеливо и спокойно пережидал когнитивный диссонанс начальства.

— Хорошо, — справился с собой Понашевский. — Договорились. Если и впрямь умрешь за малявку — увольнять не буду. Даже цветочки принесу. Ты какие любишь?

— Гладиолусы. — И Багров в первый раз за этот разговор улыбнулся.

Солнце пряталось в тучи. У нас так — как пошли дожди, так на три — четыре дня, а то и на неделю. Могут и дольше зарядить. Но не в этот раз.

Против шамана никакие атмосферные потоки не спляшут. Вернее, спляшут — но только так, как он сыграет.

Поэтому на обочине дороги я сидела совершенно спокойно. Подстелив под попу куртку и время от времени закидывая в рот малинку — другую. Не из корзины — куст рос тут же, рядом. У забора. А на столбике сидел Дартаньян "черной молнии подобный" и то ли делал вид, что бдит — а на самом деле спал. То ли делал вид, что спит — и бдил. С ним никогда не угадаешь, воистину, странная птица.

На заборе кто-то выразил мысль. А что — мысль есть, забор имеется, грех не выразить. Вопреки ожиданиям, даже в цензурной форме, белыми, подплывающими буквами: "Рогавки-сити. Не нравится — валите".

Чеканно!

Сперва я увидела ее силуэт против солнца: длинные косы по самую попу, темная юбка до полу, резкие движения. Она шла и крутила головой, словно высматривая кого-то.

Солнце моргнуло, целуясь с лохматой тучей, и я различила пеструю кофту и то, что юбка не темная, а ярко-синяя. В цвет ее глаз.

Дартаньян даже не шевельнулся, словно и не было рядом никакой цыганки.

— У-у-у, — протянула я, — Интеллектище! Привет, Маэва. Ты без коня?

— Бросила в Яголде, — она пожала плечами, осматриваясь уже иначе, по-хозяйски. — Тут пройти-то всего ничего, километров восемь, не больше, — Закатанный рукав блузы обнаружил фитнес-браслет. — Ну да, восемь. Почти.

— Все одиннадцать, — возразила я.

— А напрямки?

Ну, если так... Заблудиться Маэве не грозило.

— А чего ты в аутентичном?

— Маскируюсь, — хихикнула она, — На цыганок никто внимания не обращает, они как кошки: живут сами по себе и гуляют, где вздумается. А меня после тех репортажей, спасибо твоей Сонечке, каждая собака в лицо знает. Еще не хватало, чтобы экологам или пожарным стукнули.

Это была вечная проблема. Нас не любили, всех, списком. За что? Ну, справедливости ради, было за что: костры, грязь, мусор, вытоптанный мох... А восстанавливаться ему лет тридцать, кстати. Лесные пожары, опять же. Стекло разлагается тысячу лет.

И объяснять, что "мы не такие, мы хорошие..." Проще не попадаться.

— Малину будешь?

— Чужую и немытую?! Конечно, буду.

На старых, мощных деревьях, стороживших опушку, диковинными шапками висели вороньи гнезда.

— А местечко-то интересное, — кивнула сама себе Маэва, ловко прыгая по кочкам, — хотя это и так понятно было. В интернете про него много чего, да только по существу — одни координаты. Соображаешь, ритуалист?

— Чего тут соображать? Отворотка и, скорее всего, Покров. И аццки мощный. Думаешь, где-то здесь храм?

Маэва повела плечами так, что тяжелые косы заскользили по спине, как живые — кто заглядится, а кто и испугается.

— Если и храм, то не наш. Нам не требуется, у нас все как-то проще. Свод — небо, стены — мир, алтарь — сердце.

— А ты и свой нож взяла? — спросила я как будто невпопад. Но через мгновение простая цепочка связалась: алтарь — нож.

— Где-то в шкурах, — отозвалась Маэва. Она цепочку тоже связала. И — не испугалась. — Мало ли... Такое дело, лучше всю жизнь с собой зря протаскать, чем единственный раз, когда понадобится, оказаться без него. А что, оно тебя зовет?

— В классическом понимании — нет. А по факту... В усадьбу меня чуть не на второй день наладили. И прошла я туда — как по ковру.

— Кто наладил? — насторожилась Маэва, — местные.

— Да. Нет. Не знаю, — я ехидно улыбнулась. — Зовут — Дед. Как по паспорту — без понятия. На вид лет семьдесят с хвостиком. Но Оксана, которая здесь уже лет тридцать обитает, клялась и божилась, что Дед был всегда. И выглядел примерно так же.

Маэва покачала головой:

— Когнитивные искажения, Рани. Твоей Оксане сколько лет было, когда она впервые его увидела? Лет двадцать? Естественно, ей мужичок под пятьдесят показался дряхлым старичком, плюнь — утонет, чихни — снесет. А потом он все время на глазах был, вот и не заметила, как он, реально, состарился.

— Может быть ты и права. Но если на него посмотришь, так, невзначай — будешь еще правее. Я заплачу

Она кивнула и я почти успокоилась. Если есть во всей этой истории что-то нормальное, твердое, не расползающееся под руками, Маэва это увидит и вытянет.

Перед тем, как нырнуть под густой и темный полог, Маэва деловито попрыгала, давая возможность гадюкам уползти с протоптанной тропы. И предвкушающе улыбнулась — она тоже что-то чуяла.

Тропинка петляла меж кочек, поросших кустами черники и брусники. Для последней было еще рано, а черники мы пощипали. И так душевно, что когда выбрались на полянку, выгибавшуюся горбом, губы и пальцы у нас были синими.

— Две упырицы, — расхохоталась Маэва. С елки, неподалеку, шарахнулась какая-то крупная птица и скрылась в лесной чащобе.

Где-то по камешкам перекатывалась вода. Не Медвежка, один из ее притоков.

— Любовь начинается здесь, — с чувством процитировала чернокосая, подняв лицо к небу. Под "любовью" она, конечно, подразумевала отворотку. Или покров. Или все разом. Как она это поняла, я даже спрашивать не стала — мастер же! Потомственный. Ведьма в четвертом поколении, причем, получившая силу от старшей в роду — это тебе не кот чихнул.

— Поняла, как открывается? — Маэва прищурилась, словно считала в уме.

— Да я и не стремилась. Просто открыла, как умею.

— Какой-то подход у тебя ненаучный.

— Ну това-а-арищ комендант! Мы же творческие работники...

— Короче — лодыри, — припечатала Маэва, — и что с тобой делать?

— Любить, кормить и никогда не прогонять. — Озвучила я жизненную программу кота Гарфилда.

...Ну, просто нравился мне ее фирменный способ снятия заклятий, проклятий, порчи и сглаза. До судорог нравился.

Маэва усмехнулась:

— Ключ — вера. Какая и во что — вторично, главное, чтобы была искренняя и сильная. Чем сильнее веришь, тем проще открыть дверь.

Она повернулась лицом на запад, прямо к Мызниковой усадьбе, хотя видеть ее никак не могла. Видно, чуяла. Глубоко, но почти незаметно вдохнула.

Голос поплыл над поляной, заворачивая, кутая в себя, вибрируя в венах. Без труда, словно играя заполнив весь объем пространства, от земли до неба. Изумительное женское контральто, глубокое, как омут.

В "миру" Маэва училась в консерватории.

...Там, где жаром пылает небосвод,

Где песок раскален, как Божий нерв,

Мы, не зная сомнений, шли вперед,