— Семье? — спросила тетка Оксана, — не дому?

— Так надежнее. Защищать нужно не стены, а людей. Боитесь?

— Была бы дура, если бы не боялась.

— Зря. Это не нойды, это свои. А со своими... всегда можно договориться. А хотите, я вас в род введу, чтобы под защиту попали?

Хозяйка опешила, даже слегка попятилась, ступив в крапиву босыми пятками. Обожглась, выскочила — и все это, не отводя шального взгляда.

— Не шутишь?

— Такими вещами? Никогда бы не посмела.

— Я ведь, — тетка Оксана смутилась, даже глаза прикрыла, — вообще никак с Ней не в родстве. Замуж за местного парня вышла, но не родила ему. Значит, род не принял.

— Значит, проблемы были по медицинской части, — спокойно возразила я, — а больше ничего это не значит. Если род не принимает, то это железно. Все ворота и калитки запираются. И такого предложения вы никогда бы не получили. Мне б и в голову не пришло его сделать — так это работает.

Она еще колебалась, когда я подошла, взяла за руку и, уколов гвоздем свою и ее ладони, быстро соединила:

— Вода с водой встречаются, руда с рудой венчаются

Да не брачным венцом, а сестрицыным кольцом.

Прими мать-вода каплю малую,

Сестру мою названую, Оксану...

Зажигалка у любой ведьмы всегда с собой, хотя курящих среди нас почти нет. И не потому, что вредно, а потому, что огонь чтим. Для ерунды его вызывать — обида будет. А своих обижать нельзя. Да и к чему? Можно подумать, чужих мало.

Я подпалила горсть сухой травы, прямо на ладони. Взглянула на Оксану. Та обтерла руку о джинсы и — сунула прямо в огонь. Не пробуя, не медля. Вообще без башни тетка! Но огонь лизнул ее меж пальцев, коротких, с криво обрезанными ногтями, словно поцеловал.

— Вот так, сестрица, — я отряхнула с ладони остатки костерка и хихикнула, — а говорила — род не принимает. Поменьше мистики, побольше практики.

— Выходит, правду дед говорил, ты кровь от крови Её.

— Её?

— Гайтанки.

— Может и так, — я пожала плечами, — кто теперь скажет. Давно дело было, ни в каких архивах правду не откопаешь. Да и горели эти архивы весело и ярко. Пойдем, работу доделаем.

Оксана кивнула. И тоже рассмеялась:

— Учудила ты, Кира. Какая я тебе сестра? Чуть ли не втрое старше...

— Ну уж какая есть, на базар не несь, — фыркнула я, — по-другому никак было. Матерью я тебя назвать не могу, у меня и мама и бабушка живы. Только сестрой.

— Молоток в кладовке. Вколачивай по самую шляпку, косяков не жалей. Чует у меня тот самый задний орган, пригодятся.

— Да, — покивала я, — Задний орган — штука серьезная. Если подумать, так на него столько всего завязано: и лечение, и учение, и поиск приключений... Ноги у всех оттуда растут, а кое у кого и руки. А некоторые личности этим органом даже думают.

Солнце катилось за край окоема, рыжее, как волосы той незнакомой репортерши. Крапива шептала что-то ободряющее. Призрак трусил рядом, а на заборе, почему-то нашем, сидел петух Дартаньян и смотрел на дорогу, словно нес дозор.

— Спать вали, мушкетер, — добродушно посоветовала я, — как-нибудь без тебя справимся. Сам же знаешь, ночь — не твое время. А до рассвета все так или иначе ясно будет.

Петух моргнул, соглашаясь, но с места не сдвинулся.

"— ... А что — Степан? Степан твой — волк. Чистый волк. Захотел — взял. Не сумел — сдох. Обычное дело для волка.

— А я, значит, не волк? — в голосе звучала обреченность, пополам с иронией.

— Не, куда тебе, Петечка. Ты не волк, и не примазывайся. Ты — пес, на сворке у новой власти. И быть тебе псом, на другое ты не годен. Вот и охраняй хозяина. Не усторожишь — водой и вытечешь, — тихий смех звучал добродушно, но почему-то пугал до икоты.

— А Алексей?

— Третий ваш? Он может и человеком остаться. Случай у него будет.

— Обещаешь?

— Обещаю, Петечка. А ты знаешь, мы и просто не врем, а уж с обещанием и подавно не лукавим.

— Благодарю, — сдержанно ответил тот же голос. Было светло и немного морозно, пахло тиной и прелыми листьями. Над головой сияло серебром осеннее небо и кружились желтые листья, ветром сбитые с тоненькой березки. Бочаг темнел черным зеркалом. Мостки через него покачивались, словно предостерегая, что выдержат разве что кошку, и то — некрупную.

— Не на чем, Петр. Иди с моим благословением.

— Без благословения справлюсь.

— Ну, иди без него. И не оглядывайся. Обернешься — назад не вернешься.

— Ну-ну, — бросил голос и мостки качнулись, разбивая черное зеркало и приводя в движение целую галактику листьев, нападавших в воду..."

Голова была тяжелой, словно меня то ли вечером упоили, то ли ночью попытались задушить подушкой. Ночь, теплая и душная, обволакивала и путала. Краем простыни я вытерла потное лицо, не понимая, что меня разбудило. Судя по положению луны, висящей в правом верхнем углу окна, было часа два ночи.

— Кира! Киреныш, — голос звучал негромко, кажется, за воротами, — Открой скорей, я промок и замерз.

Папа?! Откуда он здесь? Он же в больнице, в городе. Когда я его навещала, был бодр как бобр, но никуда не собирался и правильно делал. Ожоги — дело такое, серьезное.

— Кирюша!

Я спустила ноги, нашаривая тапки и потянулась к окну.

Тихий, предостерегающий рык остановил меня. Понимание обрушилось, как ледяной водопад — со сна я едва не попалась! Замерз он... Июльской ночью, при двадцати градусах! Или оно? Как правильно?

— Спасибо, Призрак, — бросила я и проверила защелку на окне. Хотя — будь оно распахнуто настежь, сюда никто не войдет, пока не впустим.

За стенкой негромко переговаривались.

Я быстро оделась, не зажигая свет, благо, джинсы и футболку далеко не убирала, прихватила нож и зажигалку и толкнула тяжелую дверь.

Мама с теткой Оксаной сидели на кухне. "Сестра" время от времени косилась на окно, наглухо закрытое и занавешенное и нервно скалилась. А оттуда неслось заунывное: "Юля, открой... Юленька, я устал с дороги".

Мама была или казалась почти спокойной.

— Я думала, нас не найдут, — полувопросительно сказала она.

— Я тоже думала, — вздохнула я, проходя к столу. Света от луны, светившей в окно моей спальни, как раз хватило на то, чтобы не споткнуться об кота. — С ними кто-то очень сильный.

— Алена, — мама пожала плечами, словно извиняясь за что-то.

— Алена? Елена Нери? — Сообразила я, — Швейцарка?

— Она такая же швейцарка, как я — китайский трамвай. — Мама шумно выдохнула, — вот ведь неймется! Двадцать три года прошло, пора бы успокоиться.

— Для дел крови срока давности нет, — тихонько проговорила Оксана. И мне, первый раз за всю эту историю, стало как-то не по себе.

— Дело крови? — переспросила я, усаживаясь напротив мамы, — я чего-то о своей семье не знаю?

-...Юленька, Кирюша? Что же, отца-то так и будете на пороге держать? — надрывался голос. Как еще всю улицу не перебудил! Хотя, скорее всего, никто его, кроме нас, не слышал и не видел.

— Может, в него поленом кинуть? — спросила Оксана.

— Не вздумай из дома выходить!

— Так мы с Кирой, вроде, и двор защитили.

— Не нужно, — поддержала я, — Понятия не имею, что там за тварь, и почему она такая сильная.

— Хотите сказать, вам с ней не справиться? — Неприятно удивилась хозяйка, — двум ведьмам?

— Одной, — вздохнула мама. — Одной, Оксана. Я... В общем, нет с меня толку.

— Э-э-э, — протянула та, — Что-то сотворила не то? Давай-ка, кайся. Самое время. Знаешь ведь, тайны — дело нехорошее.

— Да никаких таких особых тайн, — отмахнулась мама. Она была смущена и раздосадована, — Молодая была, мозгов как у курицы. Замуж очень хотела.

— За Пашку?

— А за кого ж еще? — вздохнула мама, невольно улыбаясь, — единственный он у меня. Первый и последний.

— Приворожила, — догадалась хозяйка, — вот же... и впрямь, ума немного. Про откат-то что, не знала?