— Повторите, пожалуйста.

Следователь повторил. Потом ещё раз. И даже милостиво зачитал обращение девицы нис Вер. Оба. И к канцлеру, и к отделу охраны правопорядка.

Миколас молчал. Следователь что-то говорил, советовал, потом кричал, но молодой человек не слышал его, не понимал сказанных слов.

" …Милый Иги, ваша брезгливость и пренебрежение мною ранили меня в самое сердце… невинная жертва… мне нет жизни, если вы по-прежнему сочтёте меня падшей обманщицей, предавшей ваше исключительное доверие… с трепетом и надеждой взываю к вашей милости и той капле любви, коей я недостойна, но все же которую получила с ваших уст… прошу заступничества и справедливости… о, мой канцлер… ваша навеки…"

Плечо было забыто. Какая пустяковая рана! Кровавое пятно на рубашке и то небольшое. Кровавое пятно…

Злата, печальная девушка с лицом небожительницы. Невинный взгляд, дрожащие на ресницах слезы… Любовница канцлера. Падшая женщина, заманившая его в ловушку. Женщина, да. Вероятно, он не первый, кто в исступлении ласкал это идеальное тело, кто бежал исполнять любую ее прихоть, неважно какой ценой ему это достанется. Не первый и не последний.

— Так что вы скажете?

Миколас наконец посмотрел на следователя.

— Я отрицаю все обвинения. И обвиняю Злату нис Вер в ложном доносе.

Что ж, если у этой женщины чести нет, то по крайней мере свою честь дон Оддин постарается отстоять. Ради матушки и сида Гарне, который когда-то почти заменил ему отца. Он будет бороться за правду!

Даже если голова клонится вниз, чтобы покаянно прошептать: "Я виноват. Она чиста," — и сдаться на милость случая, только бы золотоволосая прелестница была довольна и счастлива.

Лейтенант поднял казавшуюся чугунной голову. Сид Гарне учил, что никогда нельзя сдаваться. И Миколас будет бороться. Даже против собственного сердца.

— Где расписаться?

Злата дрожала. Маленький кабинет для срочных или особых гостей теперь казался ей пыточной. Она ждала аудиенции уже третий час, сил не осталось ни злиться, ни бояться. Внутренняя дрожь прошла, но ниса Вер до сих пор не могла бы определить, чем она была вызвана: желанием этой встречи или отвращением к предстоящему разговору. Впрочем, наибольшее омерзение у Златы вызывало лицо, что она видела по утрам в зеркале.

— Прошу проходите.

Пытка временем закончилась. Канцлер счёл, что достаточно унизил бывшую любовницу, и соизволил с ней встретиться лицом к лицу. Злата вошла в кабинет.

Вен Воль сидел за столом, перебирая какие-то бумаги. Вид у него был крайне занятой. Видимо, у него актерских способностей было больше, чем у Златы.

— Добрый день.

От ее тихого приветствия мужчина вздрогнул, не выдержал и поднял на нее глаза. Дернулся было, порываясь встать, но опомнился, вцепился пальцами в столешницу.

— И вам, ниса Вер.

Ещё мгновение назад он пожирал ее фигуру жадным взглядом, и вот уже восхищение сменилось брезгливостью. Канцлер отвёл глаза, опять зарылся в бумаги.

— Я получил ваше письмо. Я… не буду сомневаться в вашей честности. Сочувствую, что вам пришлось такое пережить, но, как я вижу, вы немного оправились от произошедшего.

Что она могла сказать?

— Благодарю.

— Могу вас заверить, отдел охраны правопорядка с большим рвением займётся расследованием этого инцидента.

— Это… — она должна была сказать что-то вроде "очень мило с вашей стороны", но не смогла. Голос оборвался, в глазах защипало. Миколаса будут судить "с большим рвением". По ее доносу.

— Вам плохо? Воды?

Злата назло улыбнулась

— Нет, благодарю.

Ещё неделю назад канцлер при одном ее виде бросился бы ей на встречу, усадил на этот самый стол, и… Она ненавидела эти встречи, но теперь, кажется, она отдалась бы ему в вечное рабство, лишь бы не было этого "с особым рвением".

— Все в порядке, спасибо за заботу.

Он всё-таки налил в стакан воды, поднес ей — и поставил на край стола вместо того, чтобы подать в руки.

— Я вам противна?

Себе тоже! Тоже! Но какое это имеет значение? Для кого?

Спина мужчины закаменела.

— Я… я влюбился в непорочную чистую искреннюю девушку. — Не оборачиваясь к ней, но и не делая шага прочь, сказал вен Воль. — Которая ничего у меня не просила в отличие от других любовниц. В неброско одетую скромницу, что раз за разом прикрывала дрожащими руками грудь. А теперь… Я не вижу той девушки. Я вижу женщину. Изменила ли ты мне сама, повела ли себя беспечно, оставшись наедине с чужим мужчиной — та девушка, которую я любил, никогда бы ни сделала ни первого, ни второго. В этом есть обман. И… Я не могу этого обмана простить. Мне неприятно думать, как тебя он… там, где был только я… Я не могу больше к тебе прикоснуться. Не могу.

Вен Воль отмер, отошёл к окну.

— Платья оставь себе, они порадуют твоих новых любовников. Письма верни, такие вещи должны быть уничтожены.

— Я их сожгла.

Она действительно сжигала эти послания в отцовой пепельнице сразу после получения. Это было… слишком интимно, слишком неприятно для нее. И могло навеки разрушить жизнь ее любовника.

Вен Воль обернулся, горько усмехнулся.

— Что ж, пусть это останется на твоей совести. Я пришлю на днях чек, считай это благодарностью за потраченное время. Вместо цветов и подарков. На этом все. Я больше не желаю, Злата, ни видеть тебя, ни тем более касаться твоего оскверненного обманом тела. Не ищи встреч, ничего не проси — я не дам.

— Здравствовать вашему роду.

Она закрыла дверь бесшумно, хотя ей хотелось кричать, топать, вцепиться ему ногтями в глаза… Ее услуги оплатят чеком, как посещения куртизанки. Вот и вся любовь. Зачем эта встреча? Унизить ее? Все объяснить? Что ж, она поняла, что стоит недорого.

— Почтенная! — ее схватили за локоть, останавливая. — Вы идете в сторону, обратную выходу! Позвольте вас проводить!

Какой-то офицер с треугольными лейтенантскими погонами с интересом рассматривал откровенный вырез ее платья. Злата вырвала руку, холодно бросила:

— Благодарю, я не нуждаюсь в ваших услугах! — и быстрым шагом пошла прочь.

Злата нис Вер для столичного общества перестала существовать. Теперь, когда канцлер лишил ее своего покровительства, падшая девушка не могла рассчитывать ни на брак с самым захудалым аристократом, ни на приглашение на бал или вечер в приличный дом. Но это было неважно. Главное, чтобы мама о ее положении не узнала до полного выздоровления. А потом они поедут на море. Как и хотел отец.

На Аламейском побережье как раз начинается сезон.

После полудня пошел дождь. Злата сидела в кресле и пыталась научится вязать.

— На море? — спросила мать тихо.

— Да, поедем на море, как только ты встанешь на ноги. Ты же хотела, мамочка, помнишь, ты говорила об этом? Да?

Вдова нис Вер слабо улыбнулась.

— Да, море. Меня звал туда твой отец. Обязательно поедем на море вместе.

Руки дрогнули, спица больно уколола палец.

— Мама, ты в порядке? Дать воды?

— Не беспокойся, родная. Теперь все будет хорошо. Так говорит папа. Ты же знаешь, он никогда не врёт. Вот и тебя научил тому же.

Девушка отбросила окровавленную нитку, отложила пряжу.

— Мама…

Она хотела сказать "папа умер", но осеклась.

— …тебе ведь лучше?

Матушка кивнула головой.

— Да, родная, лучше. Ты знаешь, что у моря воздух соленый?

— Нет.

— И вода соленая. Такую воду пить нельзя. Поняла?

— Да, мама. Может, принести чаю? Ты ничего не съела за обедом.

Мать посмотрела на Злату с тихой улыбкой.

— Да, милая, чай — это чудесно. Будем пить чай на веранде и дышать морским воздухом. Замечательная идея. Налей мне тоже.

— Сейчас.

Девушка поцеловала мать в лоб, дернула верёвку звонка, вызывая служанку-сиделку себе на смену и отправилась на кухню. Кухарка мигом собрала необходимое на поднос, Злата в дополнение поставила флакон с лекарством, и сама понесла чай наверх.