Питер старался теперь не проявлять особой радости по поводу своего освобождения, более того, он вел себя очень сдержанно, потому что не раз уже убеждался, что в самую последнюю минуту может случиться что угодно, как это было в предыдущий день. «Главное — не терять бдительности, — призывал он себя. — И только бы Хелен там не сорвалась!» — заклинал он, считая оставшиеся часы и минуты.
После завтрака с него наконец-то сняли наручники и принесли гражданскую одежду. Когда он переоделся, его сопроводили к начальнику тюрьмы, в кабинете которого находились в это время еще двое джентльменов в штатском. Они приветливо улыбнулись и впервые за девять лет заключения пожали ему руку — тюремная администрация вела себя так с теми знаменитыми заключенными, которых со дня на день или с часу на час ожидала свобода.
Шеф тюрьмы представил Питеру незнакомых гостей: один из них оказался сотрудником Министерства внутренних дел, другой — старшим инспектором из Управления полиции острова Уайт. После того как все четверо уселись в глубокие кресла у горящего камина, представитель МВД Англии достал из кармана конверт с сургучными печатями и, передав его хозяину кабинета, сказал:
— Правительство Ее Величества, мистер Крогер, дало согласие в ответ на предложение советской стороны обменять вас и вашу супругу на трех английских граждан с досрочным освобождением из мест заключения. Вас отвезут в лондонский аэропорт, где и произойдет обмен на британских подданных. Если по какой-либо причине обмен не состоится, то вас доставят из аэропорта обратно в тюрьму.
Питер в ответ мягко улыбнулся и поблагодарил за принятое Ее Величеством решение.
— Поздравляю вас, мистер Крогер, с досрочным освобождением! — торжественно произнес начальник тюрьмы, ознакомившись с переданным ему документом. — Удачи вам в последующей мирной жизни. Упаковать вам вещи поможет надзиратель Алекс Тилл… Все, вы свободны.
Питер на радостях первым вскочил из низкого кресла и направился к выходу.
— До свидания, господа. — У двери он остановился и поправился: — Нет, господа, свидания с вами в этих стенах я не хотел бы, лучше прощайте навсегда…
В приемной Питера остановил старший конвоя и извиняющимся тоном предупредил:
— Прошу прощения, мистер Крогер, но нам приказано надеть на вас наручники.
Глаза Питера от удивления округлились:
— Но какая в этом необходимость? Неужели вы думаете, что я решусь на побег? Остров же окружает ледяная вода…
— Приказ есть приказ, — мрачно ответил хмурый конвойный, защелкивая на его руках наручники.
— Тогда позвольте мне хоть попрощаться с моими товарищами по заключению, а заодно и забрать свои вещи.
— Ваши бывшие коллеги по камере под присмотром Алекса Тилл а уже погрузили их в машину, а сами они находятся теперь на своих рабочих местах. Так что поторапливайтесь. В Лондон мы должны прибыть до наступления темноты.
— Почему именно так? — не переставал удивляться Питер.
— Таково указание Скотленд-Ярда.
Питер посмотрел на прощание на решетчатые окна спецблока, в котором он отбывал наказание, и вдруг впервые почувствовал, что здесь остается частица его самого. Так оно и было на самом деле: многие из тех, кто находился с ним в одной камере, взяли от него все то доброе, порядочное и разумное, чем обладал Питер Крогер.
— Прошу вас не задерживаться, мистер Крогер, — поторапливал его старший конвойный.
У ворот тюрьмы их ожидала уже не «Черная Мэри», в которой перевозили заключенных, а обычная полицейская машина. Питера посадили на заднее сиденье, справа и слева от него сели конвойные. Как только они покинули территорию тюрьмы, на «хвост» им села еще одна машина с затемненными окнами. Заметив это, Питер спросил:
— А зачем нам вторая машина?
— Это на тот случай, если наша сломается, — ответили ему.
Когда они въехали на паром, к Питеру пришло хорошее настроение: сомнения и страхи — освободят или не освободят, которые тревожили его последние дни и часы, остались наконец позади. Окидывая прощальным взглядом удалявшийся остров Уайт, он снова вспомнил своих товарищей по тюремному блоку. «А вспомнят ли они теперь меня? — подумал он. — Но как они могут вспомнить, не зная даже моего настоящего имени? Для них я был всегда и остаюсь лишь доном Педро… Вот уж кому действительно не угрожает известность, так это разведчикам-нелегалам, — продолжал он размышлять наедине с собой. — Да и как люди могут знать их, когда разведчики сами вынуждены на время забывать свои настоящие имена?» — И он начал воспроизводить в памяти свои псевдонимы, имена и фамилии. Вспомнил, но не все, а лишь некоторые — Луис, Питер Джон Крогер, Волонтер, Бенджамин Бриггс, Санчес Педро Альварес, Джимми Браун, Джеймс Цилсон… Вспоминал еще, но безрезультатно и лишь в самую последнюю очередь вспомнил испанский псевдоним Израэль Олтман и свою настоящую фамилию — Коэн.
Все смешалось в его судьбе — и имена, и пароли, и явки, и даже страны: Америка… Испания… Россия… Польша… Канада… Бельгия… Англия… Франция… Мексика… Германия… Чехословакия… «М-да, жизнь почти уже прожита, — подумал он, — Но, думаю, не зря! Вот только жаль последних девяти лет, проведенных в тюрьмах Великобритании — Брикстоне, Уормвуд Скрабе, Стренджуэйс, Паркхерст…»
Моррису Коэну не хотелось вспоминать это недалекое прошлое с разными формами решеток на окнах и стенами с колючей проволокой, но оно не отпускало его, оно продолжало напоминать ему о себе, особенно в те минуты, когда машина въехала в Лондон. Моррис полагал, что его повезут в советское или польское посольство или консульство, но его везли по знакомому уже пути, который ему не хотелось повторять. Машины остановились перед воротами тюрьмы Ее Величества — Брикстон, с которой начиналась девятилетняя тюремная эпопея Морриса.
— Почему вы привезли меня опять сюда? — возмутился он.
— Так нам приказано, — спокойно ответил ничего не знающий старший конвойный. — Как быть с вами дальше, решит начальство Брикстона. Так что все претензии теперь к нему, а не к нам.
С него сняли наручники и предложили выйти из машины, но он отрицательно покачал головой.
— Вы хотите, чтобы мы отвезли вас обратно на остров Уайт? — улыбнулся старший конвойный.
— Нет, я хочу, чтобы вы доставили меня в польское консульство, где бы мне объяснили, что все это значит.
— Мистер Крогер, — обратился к нему встречавший их старший надзиратель тюрьмы Ее Величества, — сейчас мы проведем вас к нашему шефу, там вы и разберетесь во всем.
Ничего не сказав в ответ, Моррис вышел из машины.
Конвойные с острова Уайт тепло распрощались с ним и отбыли обратно.
Начальник тюрьмы Брикстон, узнав причину возмущения Питера Крогера, пояснил ему:
— Не беспокойтесь, вы будете освобождены, но по неизвестным мне пока причинам эта процедура откладывается на неопределенное время.
— Но почему она откладывается? — Моррис с трудом сдерживал охватившее его волнение.
— Лично мне это, поверьте, неизвестно.[387]
Моррис Коэн еще больше встревожился, когда его имя и фамилию не только занесли в тюремный журнал, но и присвоили ему новый номер — 2179. Беспрестанно задавая себе вопросы: «Что могло случиться? Почему не смог состояться их обмен?», он не находил себе места в камере. Но, сколько бы Моррис ни думал об этом, сколько бы ни напрягал память, стараясь вспомнить все, что сообщалось в английских газетах за последние два месяца, он не мог отметить ничего такого, что могло бы послужить причиной срыва уже объявленного в прессе обмена. Навязчивая мысль, что, возможно, опять придется досиживать в тюрьме оставшиеся одиннадцать лет, не давала Моррису покоя ни днем ни ночью. Потом он вспомнил, что однажды в газете «Дейли миррор» критиковались действия английского правительства по обмену Гордона Лонсдейла на Гревилла Винна: «Акула красных была обменена на нашу кильку!» и предположил, что кто-то из высших правительственных кругов, возможно, прислушался на сей раз к мнению газеты и потому отменил их обмен.
