Диверсанты выбрались уже все и сидели на корточках вокруг Павла. У него возникло ощущение, будто он окружен стаей волков. Впечатление это было настолько реальным, что у Павла мурашки побежали по телу.

— Если разойдемся и потеряемся, встретимся в городе. Адрес знаешь. Пошли!

Генрих и Рудольф приблизились к Паулю, о чем-то тихо заговорили…

Ягуар карабкался наверх, чувствуя спиной идущих следом диверсантов. С того момента, как они показались ему стаей волков, он начал их снова бояться. В общем-то, свое дело он сделал, и абверовцы могут его запросто убрать. Так и тянуло оглянуться, но мысль, что при этом он непременно получит удар, останавливала.

— Где опять ты задержался? — недовольно спросил у Павла Рыба, как только тот добрался до вершины. Как-то незаметно он становился вторым человеком в группе Ягуара. Еще в пещере Рыба позволял себе брюзжать в адрес бывшего сержанта.

— Заткнись! — прошипел Павел, замахнувшись на Рыбу автоматом. — Еще тебе не давал отчета! Отдышимся пару минут и двинемся дальше.

До лесочка добрались благополучно. Лесок небольшой, жиденький, и прочесать его — раз плюнуть… Скорее бы спуститься и оказаться за спиной чекистских засад. Главное — добраться до противоположного склона этого ущелья, а там ищи-свищи ветра в поле.

Павел огляделся вокруг. С трудом угадывал он в темноте своих сообщников. Все молчали. Ягуар знал: ждут его команды. Похоже, что абверовцы не пошли за ним… Пока Ягуар не был уверен, что опасности нет позади. Да, они перевалили через вроде бы непроходимую вершину, не напоролись на чекистов, но кто знает, что ждет их в нескольких шагах за этим лесочком. Идти еще далеко. И даже не идти, а ползти по-пластунски. Ну где же эти абверовцы?! Нет, ждать их бесполезно, они не придут.

Наверное, у них свой запасный маршрут. Пора.

— Бичо, — тихо сказал в темноту Павел. — Ты идешь первым. Спускаемся ниже и ползем к голой скале вдоль подошвы.

— Сам знаю, — буркнул Бичо. — Только я буду ползти быстро. Кто отстанет, тот пусть выбирается сам. Пошли.

Бичо лег и проворно, как ящерица, заскользил вниз. Там не мерцало ни одного огонька. И понятно: в этом ущелье не было ни человеческого жилья, ни кошар, ни проезжей дороги. Безлюдное место, хотя и находилось не так уж далеко от дороги.

Ягуар полз последним. Агентов по-прежнему не было слышно. Куда они могли деться? Если уж суждено напороться на засаду, то пусть это случится с ними. Они отвлекут чекистов на себя, и другим будет легче.

Минут через десять после того, как группа Ягуара вышла из лесочка, Бичо круто взял влево. Теперь они ползли вдоль крутого склона.

Ягуар про себя похвалил Бичо. Он уже не сомневался, что они уйдут из ущелья. Впереди целая ночь.

Они уже почти доползли до противоположного склона ущелья, как тишину взорвал резкий окрик: «Стой! Кто идет?»

Павел на мгновение оцепенел, а потом, прижимаясь всем телом к холодной траве, пополз назад, прочь от страшного голоса и от того, что за ним стояло. Он слышал, что кто-то ползет сзади, но не хотел терять ни секунды на выяснение. Автомат мешал ему, и он отбросил его подальше, потому что и не помышлял о вооруженном сопротивлении. Ему бы уползти поглубже в спасительную темень, раствориться в ней… С момента, когда раздался окрик, прошло не более минуты, и Ягуар знал, что не успел отползти далеко, что главные события впереди.

Как бы в подтверждение тому взлетели ракеты и раздались длинные автоматные очереди. Кикнадзе припал к земле, а когда ракеты погасли, вскочил на ноги и, что было сил, побежал в направлении одинокого дерева, которое он заметил при свете ракеты. Позади продолжали трещать автоматные очереди, слышались возбужденные голоса.

— Окружай их! — кричал кто-то. — Чтобы никто не ушел!

Павел начинал понимать ситуацию: на чекистов напоролись абверовцы, и произошло это еще наверху. Значит, чекисты и на вершине «непроходимой» горы выставили свой заслон…

Ягуар на бегу нащупал в кармане револьвер. Выбросить его, все равно отстреливаться бесполезно: если навалятся преследователи, все равно не отобьешься, а возьмут после перестрелки да еще с оружием — тогда хана. Павел размахнулся на бегу и швырнул револьвер вниз. Лишь уцелеть самому, а оружие найти не трудно.

Рядом бежал Семен. Где были остальные, Ягуар не знал, он вообще забыл о них.

Перестрелка наверху разгоралась. Похоже, диверсанты заняли оборону и решили держаться до конца. А какой у них выбор! Но Павла это уже не касалось. Они теперь принадлежали совсем чужой для него жизни, бесконечно далекой от той, которую проживает сейчас он сам и исход которой решали секунды: успеет он уйти от чекистов или нет.

Кикнадзе внезапно обессилел: почувствовал, что если пробежит еще несколько шагов, то упадет замертво. Он глянул сбоку на Семена, бежавшего рядом. Впрочем, они уже не бежали, а двигались вперед судорожными рывками. До дерева, контуры которого уже можно было различить, оставалось метров десять. Позади снова взлетели ракеты, усилилась стрельба. Павел сделал еще один рывок и повалился на землю под деревом, рядом с ним упал Семен. И в то же мгновение на Павла навалилось что-то живое и неодолимо тяжелое, как тогда утром в пещере. Но теперь у него не хватило сил, чтобы даже пошевелиться под этой тяжестью, а не то, чтобы оказать сопротивление. Рядом, громко сопя, боролся с кем-то Семен.

Все последующие события Кикнадзе воспринимал так, словно он спал и видел жуткий сон: два невидимых в кромешной тьме человека крепко взяли его за руки, рывком поставили на ноги и повели наверх, где уже все затихло, словно и не стучали там только что автоматные очереди, не кричали люди.

Павел шел ровно, спокойно и даже не помышлял о бегстве. В нем не было ни страха, ни отчаянья. Крушение надежд и планов он воспринял вдруг как нечто неизбежное, хотя никогда раньше не позволял себе усомниться в безошибочности своих решений, в том, что все получится так, как он задумал. Если бы он способен был сейчас задаться вопросом: откуда эта покорность, согласие с тем, что произошло, он, наверное, признался бы себе, что неуверенность в благополучном исходе его дезертирства, страх перед грядущим возмездием всегда таились в нем.

Вагон товарняка мотался на рельсах неимоверно. При очередном броске Кикнадзе казалось, что вот-вот рельсы убегут из-под колес и вагоны начнут, становясь на дыбы, налезать друг на друга с леденящим душу скрежетом металла и хрусткими выстрелами взломанного сухого дерева. Но все обходилось, и состав мчался вперед, изредка сопровождая свой вихляющий бег победными воплями паровозного гудка.

Павел лежал между ящиком с каким-то оборудованием и стенкой вагона, обращенной к внутренней стороне полотна дороги. Фуфайка, служившая Ягуару подстилкой, мало спасала от жестких толчков. Наверное, думал Павел, дорога сильно изношена и давно не ремонтировалась, и состав не сходит с рельс только благодаря своей тяжести.

Стоял еще жаркий август, свежий ветерок, поддувавший в щели, совсем не казался лишним. Кикнадзе старался поймать лицом ток встречного воздуха. В его неослабевающем напоре он чувствовал силу обновления. Мысли Павла занимали планы на будущее. В заключении, где он пробыл более семи лет, время было его злейшим врагом, потому что в пространстве, обозначенном квадратами решеток тюремных окон и ершистыми линиями колючей проволоки, тянулось убийственно медленно. Но и теперь, когда Павел вырвался на свободу, время не обрело для него обычного значения: оно оставалось опасным, и Кикнадзе знал, время будет опасным для него до тех пор, пока не станет временем его действия, осуществления задуманного.

Досрочную свободу Ягуару мог дать только побег. Он, наконец, согласился с тем, что чем больше будет сопротивляться своей несвободе, проявлять строптивость в лагерной жизни, тем пристальнее за ним будут следить, и решил изменить поведение. Он записался в библиотеку и скоро стал самым активным читателем среди заключенных. Читал художественную литературу, газеты, журналы. Начальство заметило отрадные изменения в заключенном. Командир отряда назначил его политинформатором, и Павел с охотой взялся за это дело. Теперь он много времени проводил в библиотеке, получил большую свободу в передвижении по территории лагеря. Воспитатели часто ставили его в пример на собраниях заключенных как человека, ставшего на путь исправления. Своим поведением Кикнадзе вызывал острое недовольство своих бывших дружков, которые по-прежнему оставались в числе неисправимых. В довершение ко всему Кикнадзе, нарушив негласный закон, которого придерживались так называемые воры в законе, запрещавший им работать в лагере, заявил, что желает трудиться. Командир отряда определил его в бригаду бетонщиков.