Пащенко едва удержался от того, чтобы не потереть от удовольствия руки. Скорее в село, скорее доложить Золотову! В Грузию, пожалуй, Кикнадзе не пойдет, потому что знает: местная милиция и военкомат уже извещены о его дезертирстве. Вряд ли будет он пробиваться и в Орджоникидзе. Скорее всего дезертиры будут отсиживаться в лесу. Дураки, поверили вражеским листовкам-пропускам. Уж так фашисты расписали все: вроде их танки уж катят по Военно-Грузинской дороге. Ну ничего, никуда не денутся от нас… А Пикаев толковый парень, переключился Пащенко на другое. Как четко «разложил» он лесника Габо на совещании с Кобаевым. Жаль, что Золотов не включил Заурбека в нашу поисковую группу. Парня надо учить чекистской работе, и обследование сторожки было бы для него наглядным примером. Есть в Заурбеке что-то основательное, серьезное… Тут Пащенко одернул себя: занимается-то он совсем не тем, нем следовало. Сейчас куда важнее прикинуть про себя рапорт Золотову о результатах поиска в сторожке.

Пащенко пошел двадцать третий год, в июне сорок первого их курс досрочно выпустили из погранучилища, и он сразу был направлен в особый отдел дивизии. С ней Пащенко прошел не одну сотню тяжких километров, привык воевать с врагом с оружием в руках в разведке или в окопах, и это дело — операция «Дубль-Д», в которой он принимал участие, была, по сути, первым его настоящим чекистским делом, а результаты поиска в сторожке — первой чекистской удачей. Поэтому и рапорт, который подготовил, отличался торжественностью, удовлетворенностью своей работой. Но у Александра уже выработалась потребность в анализе своих и чужих действий, суждений и выводов. При подходе к селу победный рапорт Пащенко, с красноречивыми подробностями и деталями, окрашенный эмоционально, сократился до нескольких сухих и предельно лаконичных фраз: «Сторожка обследована. Обнаружен тайник, а в нем золото, оружие, фотография, одежда. Считаю, что фотография играет особую роль, поскольку имеет прямое отношение к леснику и, возможно, к Кикнадзе».

Золотов остался довольным и формой рапорта, и его содержанием, о чем счел нужным сказать Пащенко, присовокупив фразу: «Краткость — сестра таланта и теща гонорара». Какой гонорар имелся в виду, начальник особого отдела не пояснил. В свое время Золотов заканчивал исторический факультет, но тянулся к сочинительству. В студенческие годы пробовал себя в журналистике: писал заметки в газеты, короткие зарисовки, общался с журналистами. А переиначенный ими афоризм — краткость — сестра таланта и теща гонорара, всегда в большом ходу у пишущей братии, вот Золотов и запомнил его.

Пащенко едва поспевал за Азаматом. Паренек споро шел по каменистому крутому склону горы, будто по ровному месту. Иногда он спохватывался, вспоминая, что за ним идут люди, для которых ходьба по горам — непривычное дело. Третьим замыкающим шёл разведчик, родом из Забайкалья, Фатьянов, или Фатя, как, шутя называли его товарищи. Фатьянов сердился за прозвище, звучавшее одинаково с уменьшительно-ласкательным кавказским женским именем Фатя — производным от Фатимы. Но чем настойчивее возражал Фатьянов против такой интерпретации своей фамилии, тем с большим удовольствием товарищи называли его Фатей.

Пащенко и Фатьянов были так озабочены тем, чтобы не оступиться и не покатиться вниз — поисковая группа шла вдоль склона, — что только изредка могли позволить себе глянуть в сторону урочища, которое тянулось внизу справа сплошными зарослями карагача и можжевельника. Даже издалека голые, тесно сплетенные друг с другом ветви казались колючими и злыми.

Азамат приостановился, поджидая военных. Одет он был все в тот же свитер грубой вязки и в брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Только теперь поверх свитера на подростке был коротковатый кожушок, а на голове солдатская шапка с ярко-рубиновой звездой. Шапку Азамату подарил Конкин — рядовой из отделения, которым командовал Кикнадзе.

— Напрасно теряем мы здесь время, — Заметил Пащенко. От усталости он говорил не очень внятно. — Это слишком далеко от села. Да и где здесь можно спрятаться — в этих голых колючках.

Подросток был недоволен собой. Сразу бы идти по урочищу, он предлагал это военным, но командир настоял на своем.

Теперь поисковой группе оставалось либо идти поверху до конца урочища, либо вернуться обратно и углубиться в него, двигаясь по ручью. Решили все-таки пройти ещё немного вдоль склона: кто знает, быть может, дальше он станет более пологим, и они смогут спуститься вниз, а затем возвратиться обратно, но уже по дну урочища. Однако эти предположения не оправдались: чем дальше шли они, тем круче становился склон.

Хотя до конца маршрута оставалось рукой подать, надо было возвращаться — не стоило терять время, спуск вниз здесь был невозможен.

— Идем обратно, — подал команду Пащенко. — Ты особенно не огорчайся, — добавил он, обращаясь к Азамату. — Твоей вины здесь нет, маршрут определял я. Пойдем в том же порядке.

Злясь на себя, стараясь поскорее уйти отсюда, Азамат пошёл быстрее и спохватился только тогда, когда перестал слышать за своей спиной дыхание Пащенко. Паренек оглянулся и остановился: военные поотстали. Буран присел на задние лапы. Глаза пса так осмысленно смотрели на мальчика, будто он понимал сложность положения своего хозяина.

Азамат не прочь был бы передохнуть минут десять, но ни за что не признался бы в этом военным.

Пащенко и Фатьянов подошли к своему проводнику, остановились.

— Давайте передохнем минут пять, — предложил Александр. — Так трудно идти вдоль крутого склона, кирзовые сапоги скользят.

— Пять минут дела Не решают, — обронил Фатьянов, окидывая взглядом урочище внизу. — Надо же, как оно заросло — не продерешься, наверное.

— Там ручей, — ответил Азамат. — А это тоже дорога.

Как рад и горд был за себя Азамат, когда утром к ним в дом пришел посыльный от Золотова. Тот попросил Азамата обойти все дома сельчан и пригласить людей на нихас — сельскую площадь, где происходили общие собрания сельчан и где в мирное время сидели сельские старики. Впрочем, они регулярно собирались там и в военную пору.

Золотов должен был поговорить с сельчанами; предупредить их быть особенно осторожными при встречах в лесу с неизвестными, даже если они в советской военной форме: желательно, чтобы сельчане сейчас вообще не выгоняли в лес скот и не ходили туда сами.

Сколько трудов потом стоило Азамату уговорить Пащенко включить его в свою поисковую группу проводником. И раз ты проводник, то твердо стой на своем, а он… Группа напрасно потеряла больше часа. Командир-то видел это урочище раньше только на карте.

В небе раздался нарастающий рокот самолета. Доносился он со стороны дороги. Через несколько минут там раздались воющие звуки, а потом тупые удары о землю.

— Опять бомбят, сволочи, — сказал Александр, глядя в направлении дороги.

Последнее время особенно участились налеты вражеской авиации. Будучи бессильными прорваться к Военно-Грузинской дороге по земле, фашисты делали ставку на авиацию. Правда, особых успехов эти налеты не имели. Каждая батарея наших зенитчиков, прикрывая подходы к дороге, отвечала за безопасность своего участка. Такая забота объяснялась особым стратегическим значением этой транспортной магистрали, по ней шло обеспечение Терского оборонительного рубежа людскими резервами, военной техникой, продовольствием, одним словом, всем необходимым для успешного отражения натиска гитлеровских полчищ, пытавшихся взять штурмом город Орджоникидзе, чтобы через него прорваться на Военно-Грузинскую дорогу и, как мечталось им, победно покатить по ней в Закавказье.

Однако фашистские самолеты все-таки прорывались к дороге, бомбили, хотя редко кому из этих экипажей выпадала возможность для прицельной атаки: огонь зениток над дорогой был плотен.

Пронзительно выли самолеты, свистели бомбы, бухали разрывы. Эти звуки войны, так резко и так неожиданно ворвавшиеся в жизнь дикой природы, бесцеремонно как бы сдернули с нее торжественную немоту осеннего оцепенения. Этот горный уголок, совсем недавно казавшийся частицей первозданного бытия, стал внезапно продолжением другой жизни, оскверненной душераздирающими звуками бомбежек, вонью горящего тротила, насильственным разрушением живой и неживой материи…