Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– В Брэннинг-у-моря? И что они там делают с такой кучей драконов?

– На мясо пускают по большей части, а сколько-то оставляют для работ. Брэннинг тебе, наверно, чудом покажется после твоих джунглей. Я-то столько раз был там, что давно привык. У меня в Брэннинге дом, жена и трое детей. И еще семья на болотах.

Мы ели драконьи яйца, жареное драконье сало и густую, горячую, сытную кашу, отменно заправленную солью и рубленым перцем. После еды я заиграл на клинке.

Вот это музыка!

Сто мелодий разом. Многие одинаковые, но каждая начинается в свою секунду. Пришлось выбрать только одну. На первых же нотах Паук удивленно уставился на меня:

– Ты где это слышал?

– Нигде. Сам придумал, наверное.

– Вот еще, сам.

– Не знаю, она у меня внутри звучала. Правда, путано, вместе с другими.

– Сыграй еще раз, Сэм[32].

Я заиграл. Паук стал насвистывать одну из других мелодий, и вдвоем они заблестели, сталкиваясь и пружиня друг от друга.

Когда мы закончили, он спросил:

– Ты инакий?

– Говорят, что да. Слушай, а как песня называется? Я такое редко слышу.

– Соната для виолончели соло. Кодай.

Утренний ветер налетел на кусты дрока.

– Что-что?

У нас за спиной стонали драконы.

– Ты ее взял у меня из головы? – не отставал Паук. – Ты не мог ее раньше слышать, разве только я под нос ее мычал. Но крещендо тройных нот мне промычать не по силам.

– Как это, у тебя из головы?

– Она у меня много недель в голове крутится. Я ее прошлым летом слышал на концерте в Брэннинге-у-моря, за день до того, как выехал с яйцами к топи. Потом я нашел ее на пластинке в музыкальном разделе в развалинах древней библиотеки в Хайфе.

– Выходит, я ее знаю – от тебя?

И вдруг куча всего прояснилось, например откуда Ла Уника знала, что я инакий, и как Нативия это поняла, когда я заиграл «Билла Бейли».

– Так вот откуда я беру свою музыку…

Я воткнул мачете в землю и оперся на рукоять.

Паук пожал плечами.

– Но я не думаю, что она вся от других людей… – Я нахмурился. – Так вот, значит, в чем я инакий?

Я провел большим пальцем по лезвию, а пальцами ног пробежался по дырочкам.

– Я тоже инакий, – сказал Паук.

– Как это?

– А вот так.

Он закрыл глаза, и все его плечи вздулись буграми.

Клинок рванулся у меня из рук, выдернулся из земли и провернулся в воздухе. Потом нырнул вниз и завибрировал, вонзившись в бревно у кострища. Паук открыл глаза и перевел дыхание.

Я заметил, что у меня разинут рот, и закрыл его. Всем вокруг это показалось очень смешным.

– И с животными, – сказал Паук.

– Как?

– Ну вот драконы: я их успокаиваю, как могу, не даю далеко разбредаться, отвожу от нас всяких опасных тварей.

– Фриза. Ты как Фриза.

– Кто это?

Я опустил глаза и посмотрел на клинок: музыка, которой я оплакал Фризу, была моя собственная.

– Никто. Теперь уже никто.

Та музыка была моя!

Потом я спросил:

– Не слыхал такое имя: Кид Каюк?

Паук бросил есть, выставил вперед все свои руки и запрокинул голову. Его длинные узкие ноздри раздулись и стали круглыми. Я отвел взгляд от его страха, но остальные смотрели на меня, и мне пришлось взглянуть.

– Зачем тебе? – спросил тем временем Паук.

– Хочу его найти и… – Я подбросил клинок и закрутил его, как Паук, только рукой. И поймал ногой, не дав коснуться земли. – В общем, хочу его найти. Расскажи про него.

Они засмеялись. Смех начался во рту у Паука, потом потек изо рта у Вонючки, потом засипел Нож, закряхтели и закаркали остальные. Последним он вспыхнул в зеленом глазу Одноглаза, тот отвел взгляд, и искра погасла.

– Солоно тебе придется, – сказал наконец Паук. – Но, – добавил он, вставая от костра, – ты на правильной тропе.

– Расскажи про него, – повторил я.

– О невозможном потолковать не грех, да только вот за работу пора.

Он достал из холщового мешка кнут и бросил мне. Я поймал его с полулёта.

– И убери свой секач. Эта штучка сама поет.

Его кнут шелестнул у меня над головой.

Все пошли к своим скакунам. Паук вынул узду и шпоры из сумки, ловко прилаженной у зверя между горбов, так что ремни крепятся под самой грудью. Теперь понятно, почему он сперва дал мне попробовать езды без седла: с полуседлом и стременами скакать на драконе почти приятно.

– Гоните вон туда! – крикнул Паук, и я стал подражать погонщикам, начинавшим общее движение.

Стадо зашевелилось в солнечном свете.

Промасленные кнуты блестели и щелкали по чешуе. Весь мир был втянут в ритм зверя, чья спина мерно двигалась подо мной: деревья, холмы, валуны, дрок и ежевика – все подхватывало мелодию и движение, как толпа, что хлопает и топает в такт музыке. Джунгли слушали меня и листьями выбивали бит бегущих ящеров.

Стоны. Значит, ящеры довольны.

Порой кто-то зашипит. Это значит: поберегись.

Крики, ругательства и кряхтенье – у погонщиков тоже все отлично.

Я в тот день узнал неимоверно много разного, мотаясь туда-сюда между драконами. Пятеро или шестеро в стаде вожаки, остальные идут за ними. Направь куда надо вожаков, и дело сделано. Драконов в основном заносит вправо. Они лучше слушают, если щелкнуть по задним ляжкам. Позже я выяснил, что пучки нервов, отвечающие за заднюю трансмиссию, у ящеров крупнее, чем мозг.

Один из вожаков все норовил уйти в конец: там у него была толстая самка, которая, как объяснил Паук, из-за опухоли в яичнике постоянно была набита бесплодными яйцами. Мы еле отгоняли его.

Я много ездил по краю стада (подражал Одноглазу) и пощелкивал ящеров, которых постоянно интересовало что-то на совершенно ненужных нам направлениях.

Кое-что понимать в этом деле я начал, когда двадцать драконов завязли в мятной топи (хлябкая песчаная топь, покрытая огромными кустами веющей на ветру мяты, так ведь? Мятная топь). Паук, щелкая тремя кнутами, в одиночку погнал остальное стадо по кругу, а мы пятеро шлепали взад-вперед по мяте, вызволяя зверюг.

– Дальше такого поменьше будет, – сказал Паук, когда мы опять поскакали рядом. – Скоро начнется Великая столица – Мегаполис, если только мы не слишком сбились с тропы. Я все время забирал на запад.

У меня ныла рука.

Как только выдались двадцать спокойных секунд рядом с Одноглазом, я спросил:

– Дурацкое дело – тратить тут жизнь, а, приятель?

Он улыбнулся.

Два очень дружелюбных дракона разделили нас веселым стонущим галопом. Пот лил мне в глаза, под мышками будто масло скользило. С полуседлом ляжки тоже стирались в кровь, но хотя бы не так быстро. Я почти ничего не видел и гнал в основном на слух, когда Паук прокричал:

– Вышли на тропу! Вон он, Мегаполис завиднелся!

Я поднял глаза, их залило новым потом, а мир поплыл от жары. Я гнал драконов. Дрок поредел, тропа пошла под уклон.

Земля крошилась под драконьими лапами. В пекле, не скрашенном ни единым листком, солнце вгоняло нам в загривки золотые иглы. Почва отражала жар изнизу. Потом наконец начался песок.

Драконам пришлось замедлиться. Паук, проезжая рядом, придержал ящера, вытер большим пальцем глаза.

– Обычно мы их гоним по Макклеллан-авеню, – сказал он, оглядывая дюны. – Но сейчас, похоже, ближе к Мейн-стрит выйдем. Ничего, через пару километров она все равно с Макклеллан пересечется. На перекрестке и заночуем.

Вокруг разносилось шипение драконов: после болот сушь пришлась им не по нутру. Мы бороздили пески Мегаполиса, безмолвные, яростно кишащие сотнями ящеров, и я случайно прошел через секунду без времени. Там, в глухом и полом месте, мне представилось, что я окружен и сдавлен миллионами тел, затиснутых между стен, грязных, грозных, вопящих от ужаса, – вот она, древняя, мертвая предыдущая раса.

Я отогнал видение щелчком кнута. Солнце вгрызалось в пески.

Два ящера задрались, и я пощекотал им бока. Им это сильно не понравилось, они попытались цапнуть зубами кнут, но оба промахнулись. Я вдохнул больше, чем мог осилить, но, когда они почесали дальше, понял, что улыбаюсь. В одиночестве мы загоняли день, и ужас мешался с ублаготворением.

вернуться

32

Знаменитая фраза из классического фильма Майкла Кертиса «Касабланка» (1942) с Хамфри Богартом и Ингрид Бергман в главных ролях. Строго говоря, именно в такой формулировке фраза в фильме не произносится.

90
{"b":"7176","o":1}