Под ногами был камень, потом холодный, гладкий металл. Невесть какой ветер занес сюда листья, искры подожгли их, и теперь огненные червячки извивались и мягко светили у моих подошв. На секунду мрак наполнила осень.

Я дошел до угла и почти свернул.

Он взревел мне в лицо. Копыто ударило в метре от моей ноги, и в этой близи навстречу искрам блеснули кровавые глаза и лоснящиеся ноздри.

Потом его глаза заслонила от меня его же ладонь. Я откатился назад, прижимая к себе мачете.

Ладонь – на сей раз плашмя, Кречет, – грохнула по железу там, где я был секунду назад. Потом там, где я был в ту секунду.

А я лежал на спине, уперев мачете в пол острием вверх. Мало кто из людей или быков может с одного удара вбить мелкий, тонкий гвоздь. И это хорошо.

Он вздернул меня вверх вместе с клинком, завязшим в ладони, и затряс рукой. Я мотался, вцепившись в мачете всем, что было, и орал.

Он тоже ревел, бодая потолок, и все вокруг валилось. Потом, на высоте метров в семь, он таки стряхнул меня: клинок вышел из ладони, моя флейта наполнилась неприятельской кровью, а сам я отлетел в стену и скатился вниз.

Он ударился о правую стену правым плечом. Отшатнулся, ударился левым о левую. На каплющем сыростью потолке плясала его тень – огромная.

Он пошел на меня, а я, пятясь на коленях, пересчитал ими множество каменных осколков, потом раскачнулся, резко встал (какая-то мышца растянута) и старался глядеть на него. Он каждым шагом выбивал искры, а между шагами пропадал в темноте.

Рядом со мной в стене была метровая решетка с дырой между погнутых прутьев. Надо думать, дренажное отверстие. Я ухнул в дыру и, пролетев метра полтора, приземлился на покатый пол.

Надо мной был полнейший мрак, и в этом мраке цапала и цапала воздух рука. Я слышал, как пальцы иногда оскребают стену. Я секанул мачете над головой и задел что-то подвижное.

– Роааааа…

Звук смягчила каменная кладка между нами, зато с моей стороны резко отозвался шлепок ладони, потом еще и еще.

Я нырнул вперед. Наклон еще увеличился, и я вдруг поехал вниз и ехал долго, очень быстро, обдирая все, что еще не успел ободрать. На финише врезался в какие-то трубы.

Я лежал с закрытыми глазами, конец арбалета неудобно давил лопатку, рукоять клинка, зажатая между мной и прутьями, вгрызалась в бедро. Потом места, где было неудобно, занемели.

Если расслабиться как следует с закрытыми глазами, веки сами собой медленно разойдутся. И когда я наконец расслабился, глаза снизу вверх наполнились светом, словно миски – молоком.

Я замигал: откуда свет?

Вот он, серый, за решеткой. Так сереет солнечный свет, обогнув несколько углов. Только я теперь на два уровня ниже, и хорошо, если только на два… В общем, я лежал у выхода очередной дренажной трубы, вроде той, в которую нырнул выше.

Потом где-то – рев быка и его эхо, все еще отдающееся на этой каменной глубине.

Держась за прутья, я подтянулся (локти как освежеваны, плечи отбиты, в ляжке внутри что-то потянуто и болит). Подтянулся и глянул вниз, где оказался какой-то зал. Раньше дренажная решетка нижним краем упиралась в пол этого уровня, но он в незапамятное время почти весь провалился, и зал был теперь двойной высоты, а я – метрах в пяти от нового пола.

Зал был круглый, метров восемьдесят-девяносто в диаметре. Стены, где из тесаного, где из простого камня, серея, поднимались к дальнему свету. Повсюду были сводчатые выходы в темные тоннели.

В середине стояла машина.

Пока я осматривался, она тихо и печально загудела, словно бы сама с собой, и несколько рядов лампочек высветили какой-то узор. Замерли так, потом высветили еще один. Это был компьютер, из прежнего времени (когда Землей владели вы, призраки и воспоминания). Их несколько таких щелкало и лопотало по всей Исходной пещере. Я слыхал о них, но видел впервые.

А разбудило меня…

(Я, получается, спал? И видел сон? И теперь вспомнил его и он пульсом мигает у меня на задней стороне глаз, Фриза?)

…жалобное завыванье зверя.

Нагнув голову, он сутуло вошел в зал. Шерсть на каменных плечах стояла дыбом, ее припорошили алмазики потолочной влаги. Одна рука волочилась костяшками по полу, другую – ту, что я дважды ранил, – он прижимал к животу.

А на трех ногах четвероногое (пусть и с руками) хромает.

Мигая по сторонам, он снова завыл, но голос из жалобы разом перекинулся в ярость. Он оборвал звук и потянул ноздрями. Огляделся и понял, что я здесь.

А я ужасно хотел в ту минуту быть где-нибудь еще.

Я сидел на карачках у решетки, вертелся во все стороны и не видел путей отхода.

«Стать охотником», – сказал Кречет.

Охотник, между прочим, выглядит сейчас довольно бледно.

Он снова крутанул башкой, вынюхивая меня, а раненая рука все подергивалась у него на брюхе, под самой грудью.

(Добыча тоже не ах.)

Компьютер высвистнул пару нот древней мелодии: какой-то хор из «Кармен». Быкозверь в недоумении глянул на машину.

Как вот такого загнать и убить?

Я снял с плеча арбалет и нацелился меж прутьев. Тут или в глаз попасть – или бесполезно. А он еще и смотрит не в ту сторону.

Я опустил арбалет и взял клинок. Поднес ко рту и стал дуть. В дырочках запузырилась кровь, потом прорвался и резанул звук и пошел скакать по залу.

Он поднял голову и уставился.

Схватить арбалет. Навести, нажать спуск…

Он рванул на меня, яростно мотая рогами, он делался больше, больше, больше в моей каменной раме. Меня накрыло ревом, я упал на спину, зажмурившись, чтобы не видеть, как торчит моя стрела и выплескивается глаз.

Он вцепился в решетку.

По камню заверещал металл, камень с мясом оторвался от камня. И рама стала куда шире, чем была. Зверь отшвырнул измятую решетку в стену, брызнула каменная мелочь.

Потом сунул руку, зажал меня в кулаке от пояса до ступней и затряс кулаком над ревущей мордой (левая сторона в крови, слепая). Комната выгибалась подо мной, голова моя моталась из стороны в сторону, а я пытался нацелить арбалет вниз. Там, далеко, стрела сломалась о камень у самого копыта. Еще одна воткнулась в бок, чуть не расщепив уже сидевшую там стрелу Кречета. Ожидая, что стена вот-вот подлетит и сделает мне из головы повидло, я кое-как вставил еще одну стрелу.

Кровь сплошь заливала ему щеку. Последний выстрел, и вдруг – еще кровь. Стрела целиком ушла в слепой костяной колодец, полный лимфы. Второй глаз затуманился, словно кто-то припорошил линзу известкой.

Он выпустил меня.

Не бросил, выпустил. Я вцепился в шерсть у него на запястье. Она скользила в руках, и я съехал по предплечью в сгиб локтя.

Потом рука начала падать. Меня медленно перевернуло вниз головой. Разжатая рука костяшками ударилась об пол, копыта заклацали по камню.

Зверь храпнул. Я заскользил обратно от предплечья к кисти, руками и ногами цепляясь за щетину, чтобы замедлить движение. Скатился с ладони и похромал куда подальше.

Та штука, что я потянул в ляжке, больно стучала собственным пульсом.

Потом я обернулся к нему, попятился и понял, что больше ни шага назад не сделаю.

Он раскачивался надо мной, мотал головой, обдавая меня брызгами глаза. И он был величествен. И он был все еще силен, хоть и умирал, он все еще возвышался. И он был огромен. Я впал в ярость и в ярости закачался вместе с ним, вдавив кулаки в бедра и утратив речь.

Он был велик, он был красив, он и умирая бросал мне вызов, насмехался над моими синяками. Прах побери тебя, зверь, что величием превзошел бы…

Его рука внезапно подогнулась, потом копыто, и он с грохотом рухнул – на другую от меня сторону.

В его ноздрях – двух темных дырах – что-то еще громыхало и ревело, но все тише, тише. Ребра подымались, дугами проступая под шкурой, опадали, опять подымались. Я подобрал арбалет, проковылял туда, где лились кровавые слезы его губ, и вложил последнюю стрелу. Как и две другие, она вонзилась в мозг.

Его руки подлетели на метр вверх, упали (бум! бум!) и наконец расслабились.