Разумеется, у такого рода агитации и пропаганды есть разные мотивации: от алчного властолюбия до глубинных расхождений на ценностном уровне. В частности, во взглядах на смысл прогресса. (См. Прогресс – здесь подробнее говорится о том, что такое прогресс, всегда ли т.  н. прогресс является благом.) Каждый из нас, обладая собственным взглядом на смысл и цели прогресса, не должен упускать из виду, что не так уж редко то, что объявлено прогрессивным, несет столь негативные для своей системы ценностей последствия, что против такого «прогресса» стоит выступать. И не считать при этом себя и своих сторонников мракобесами и обскурантами.

Вернемся к словарю: «мракобес – противник просвещения». Ситуация, связанная с просвещением, тоже непроста. Если во времена не столь отдаленные и само понятие просвещения, и содержание этого процесса, и его направленность не вызывали трудностей и существенных разночтений, то сейчас это не так. Скажем, во время и после перестройки в наше информационное пространство хлынули потоки того, что находилось под цензурным запретом: что-то в прежние времена запрещалось или ограничивалось из идеологических соображений, многое из соображений охраны нравственных норм и устоев. Реакция на эти новые информационные потоки была, разумеется, различной. Кто-то наслаждался запретным прежде плодом, кто-то видел в этом опасность как для себя и своих близких, так и для общества в целом. А кто-то, ясно понимая пагубность воздействия чего-либо, цинично потворствовал или сам продвигал это в общественное сознание, занимаясь целенаправленной его манипуляцией. Ясно, что в произошедшем расколе общества одних стали называть других противниками прогресса, мракобесами и обскурантами. Разбираться в тонкой структуре явления: что из «нового» полезно, что – вредно, и с каких точек зрения – не стали. Власть вполне устраивали процесс безапелляционной раздачи ярлыков, раскол и переструктурирование общества. Ясно, что все, кто так или иначе симпатизировал уничтоженному Советскому Союзу, его идеалам, позитивно оценивал достижения, объявлялись врагами перестроечного прогресса, «совками», «недобитками» и «красно-коричневыми». Тут-то и стала во весь рост проблема консерватизма и сохранения традиций. (См. Традиция.) И уже расколовшееся общество раскололось еще раз. А потом – еще и еще… Потому что возникло многообразие «охранителей»: одним хотелось сберечь все то хорошее, что было в советские времена, другим – возродить дореволюционные ценности, третьим важнее всего был христианский ценностный базис… Лозунги и маску «прогресса» захватили те, кого стали называть «либералами», а проходившие в стране преобразования получили наименование «либеральные реформы». Консерваторы и охранители традиции оказались в оппозиции к «либералам». Большинство из них, однако, как и «либералы», стремилось даже не к трансформации советского общества и строя, а к его полному уничтожению. Поэтому их политическая позиция весьма вялая, ограничивающаяся публицистикой, критикой разнузданной клептократии, в которой погрязла действующая «либеральная» власть. Системной борьбы с властью они предложить не могут, т.  к. у  них общая икона: антисоветизм. Просоветские элементы тоже имеются, но на практике они не смогли выстроить политической, идеологической платформы борьбы за построение социализма в новых условиях, их взгляды можно характеризовать как ностальгический консерватизм, а не консерватизм политического действия. Они не смогли хотя бы для самих себя сформулировать нечто вполне очевидное: наше прошлое – социализм, наши традиционные ценности – социалистические, подлинные консерваторы – мы… Сегодня бывший «авангард рабочего класса» переживает, как мне кажется, глубокий интеллектуальный кризис, хотя ход истории дал им в руки исключительную возможность развития социалистических идей на основе уникального опыта побед и поражений.

Ярлыки «мракобесов» во всей этой мешанине весьма в ходу, т.  к. у  каждого своя правда, свои традиционные ценности, свои образы прошлого и модели будущего: прямо-таки карнавал мракобесов всех мастей.

Что касается просвещения, то его врагов (подобных Средневековью) сейчас, вроде бы, нет. Все – «за просвещение», но вот кто и как это понимает – другой вопрос. Борьба идет на глубинном ценностном базисе, из которого проистекает содержание того образования, которое должно стать предметом просветительской работы. Соответственно, и мракобесы теперь люди образованные. Так, один из наших министров образования – сын академика и сам доктор физико-математических наук, профессор – настоящий мракобес, поскольку высказал и продвинул в жизнь программный тезис о том, что наша система образования должна готовить «не творцов, а грамотных потребителей». Подобных примеров множество! Все те, кто разрушал и разрушил высокотехнологичные отрасли (станкостроение, самолетостроение и т.  п.)  – мракобесы. Те, кто вместо развивающих, просвещающих программ наполнили телевидение пошлостью, мракобесы. Те, кто искажает историю, интерпретируя ее в угоду разрушителям государственности, мракобесы.

Завелся и новый вид – прогрессивные мракобесы. Это не парадокс, это те, кто с помощью современных технологий тормозят подлинное развитие человека и общества и даже отбрасывают его назад (например, с помощью современного мракобесного кино, цифровых технологий и пр.).

В общем, на мой взгляд, вся действующая в стране система власти, ее базовые принципы и действующие лица стоят на пути прогресса и, следовательно, мракобесы. (См. Прогресс, Развитие.) Звучит радикально, но внимание обычно пытаются привлечь чем-то необычным: громким выкриком, яркой одеждой. Или радикальными высказываниями.

Мудрость – пассивна, ум – активен.

Вот написал эту фразу и остановился… Остановился потому, что, когда эта мысль пришла мне в голову, когда я ее формулировал, мне казалось, что я придумал, осознал, понял что-то важное и новое. Я не вычитал это откуда-то, а придумал сам. Но решил проверить, полез во всезнающий Интернет и понял, что про это уже написаны тысячи слов. И про отличия мудрости от ума – тоже. И мой огонь стал угасать: повторять общеизвестное и кому-то поддакивать не хочется. А то, что мне казалось своим собственным, уже сотни раз высказывалось до меня.

Но сработало-таки свойство, описанное в первом предложении: пассивная мудрость не торопилась и ждала, пока мой импульсивный ум все раскопает, осмыслит, сравнит, взвесит, отдаст кучу противоречивых команд… И подустанет, успокоится. И тогда мудрость тихим голосом объяснит, что она – мудрость – в том и состоит, чтобы регулировать, корректировать действия беспокойного ума и решать, когда им надо воспользоваться и как именно, а когда стоит просто молчать, созерцать и ничего не оценивать, не сравнивать…

Где-то когда-то прочитал: мудрость – это когда ты все понимаешь, но уже от этого не огорчаешься.

Давным-давно я начал придумывать рассказ с названием «Муженщина». Фишка там была в том, что однажды (кажется, утром после жесточайшей пьянки) главный герой неожиданно обнаружил – причем на ощупь!  – что его привычные половые органы отсутствуют, а вместо них… А вместо них – женский половой орган! После ощупывания он со страхом взглянул – и обомлел! Его охватило столь сильное и необычное чувство, что описать его я не смог. Рассказ так до сих пор и не написан. И не будет написан: в  замысле мною самим явно чувствуется что-то неприемлемо пошловатое… Это сейчас операции по смене пола стали едва ли не обыденностью, трансвеститов показывают по телику, да и повстречать такое чудо можно не только где-нибудь в  Паттайе. Я вот недавно в лондонском метро за одним/одной такой наблюдал. Что сказать: хорошенькая. Если б не  Адамово яблоко, так и не подумал бы ни о чем таком. Впрочем, и сейчас думать об этом не хочу.

Я – мужчина, и никакого иного состояния или взгляда на жизнь у меня нет и не было. У «настоящих» писателей, говорят, бывает иначе. Я не про патологии, я про «Мадам Бовари – это я». Так сказал Гюстав Флобер о придуманной им героине. То есть настоящий писатель способен перевоплотиться в женщину до такой степени, что описываемые им чувства и ощущения реальным женщинами признаются как абсолютно точные. В этой связи можно вспомнить, наверное, почти всех классиков мировой литературы: от  Льва Толстого, Шекспира и  Диккенса до  Мопассана, Чехова и многих других. Я писатель «ненастоящий», и моя неспособность (впрочем, я никогда этого не пробовал: может, это еще случится?) чувствовать себя женщиной и писать от ее лица – простительна.