Милочка Мэгги вспомнила, как когда-то в детстве пыталась приумножить свой капитал. Ей выдавали пять центов в неделю. С желанием хотя бы удвоить эту сумму, она купила кренделей у обосновавшегося в подвале пекаря по оптовой цене в один цент за две штуки. Одолжив у матери корзину, с которой та ходила на рынок, она воткнула с одного конца палку, нанизала на нее крендели и в тот же день продала все десять в Куперс-парке.

Снова удвоить вырученные деньги казалось проще простого. На следующий день после школы Милочка Мэгги купила двадцать крендлей и тоже их продала, хотя ей потребовалось на это больше времени. Потом была суббота. Милочка Мэгги раздумывала, удовлетвориться ли ей имевшейся выручкой или продолжить. Она купила сорок крендлей. И продала два. А потом начался дождь. Лило три дня подряд. Крендели размякли от воды, и Милочка Мэгги потеряла не только прибыль, но и первоначально вложенные пять центов. Кроме того, отец рассердился на нее и почти всю неделю заставлял есть крендели вместо хлеба. Вспомнив все это, она громко рассмеялась.

Клод тут же взглянул на нее.

— Мисс Мур, вам весело?

— Нет. Я просто вспомнила про крендели.

— Про что? — изумленно переспросил он. И резко наклонил голову, чтобы лучше слышать.

— Про крендели. — Милочка Мэгги произнесла это слово по-бруклински: «грендели».

Клод запрокинул голову и расхохотался. Мужчины тоже засмеялись. Девушки заерзали, и комната снова наполнилась перезвоном и волнами ароматов.

Один из мужчин изрек:

— Какая она задорная.

Другой ответил:

— Да уж. Вот бы моя жена… — он отмел в сторону неблагонадежную мысль. — Ну, как бы там ни было, моя жена трудится не покладая рук.

Остальные девушки ослабили свое слащавое внимание. Они поняли, что проиграли. Интерес и внимание лектора уже захватила прыткая мисс Маргарет Мур. Они перешептывались под смех мужчин.

— Я бы лучше умерла, чем надела такое дешевое платье.

— Спорим, она сама его сшила.

— Ага. И без выкройки.

— А какой у нее старомодный гребень в волосах!

— Я никогда бы не стала так выставляться. Лучше умереть старой девой.

Клод застучал карандашом, призывая к тишине.

— Все, кто хочет продолжать, пожалуйста, останьтесь, чтобы записаться.

Все вдруг резко захотели выйти и ринулись к двери. Когда дым рассеялся — то есть когда улеглись волны аромата и затих перезвон, — в комнате осталось лишь пять человек: три женщины, старик и Милочка Мэгги.

«Ну что же, — думала одна из женщин, — может, у того старика есть милый сын, и он меня с ним познакомит».

Другая, лет тридцати с пробивающейся сединой, думала, имея в виду старика: «Может, у него есть брат… чуток помоложе…»

Третья протирала очки с мыслью: «Порядочной девушке трудно познакомиться с порядочным мужчиной — хоть с каким-нибудь. Все одно, лучше провести пару вечеров здесь, чем сидеть дома в опостылевшей комнате».

Милочка Мэгги записалась последней, когда все остальные уже ушли. Она вписала свое имя медленно и аккуратно, потому что знала, что Клод за ней наблюдает, и ей хотелось, чтобы вышло красиво.

Наблюдая за девушкой, Клод размышлял: «Красивые руки. Сильные, изящные, умелые и, спасибо, Господи, она не подпиливает ногти треугольником, как другие».

«Почему, ну почему, — думала Милочка Мэгги, — я не позаботилась подпилить ногти и отполировать их? Наверное, мои руки кажутся ему ужасными».

— Спасибо, — поблагодарил Клод, когда она вернула ему подтекающую ручку, пером к себе, как ее учили монахини.

Клод медленно улыбнулся. Милочка Мэгги улыбнулась в ответ. Он встал и глубоко вздохнул.

— Расскажите мне про крендели.

— Сначала я отнесу табуретку.

Милочка Мэгги отнесла табуретку в уборную. Там она взглянула на себя в зеркало. И удивилась тому, что выглядит точно так же, как и до занятия, потому что чувствовала, что за вечер в ней произошла огромная перемена.

Милочка Мэгги вглядывалась в отражение своего лица и думала, как это было странно, ведь она совсем его не знает, но у нее такое чувство, будто она знала его всегда. И каким естественным и правильным казалось быть с ним наедине в этой приемной — словно они хозяйничали у себя дома.

Зеркало висело криво, и Милочка Мэгги его поправила. Она заметила на краю раковины просыпанную пудру и стерла ее куском туалетной бумаги. Вытянула из ролика чистую часть полотенца. И, наконец, опустила сиденье на унитазе. Так кабинка стала выглядеть опрятнее. Перед выходом она бросила на нее последний взгляд.

— Вот так-то лучше! — сказала она себе с удовлетворением.

Милочка Мэгги вернулась в приемную и рассказала Клоду про крендели. Рассказывая, она наводила порядок. Он вернул на столик журналы. (Прежде Клод переложил их на пол, чтобы освободить место для экземпляров «Книги обо всем».) Журналы были сложены кое-как. Она прервала рассказ, воскликнув: «Ай-ай-ай!» — и сложила их аккуратной стопкой.

«Надеюсь, она не из тех, кто носится с кружевными салфеточками, — подумал Клод. — Но если так, то я ее от этого отучу».

— И вот, у меня было двадцать центов… — Милочка Мэгги продолжила свой рассказ. При этом она принялась двигать плетеный диван обратно к стене.

— Нет, стойте, — запротестовал Клод. — Стойте, где стоите, и прикиньтесь бледной и беспомощной, а я его подвину.

— Беспомощной? — удивилась она.

«Чувства юмора у нее нет».

— …И вы купили сорок кренделей.

— И пошел дождь.

Под диваном Милочка Мэгги обнаружила оранжевую пуховку в нимбе из пудры, осыпавшейся на пол при ее падении. Она бросила пуховку в корзину для мусора. Клод выудил ее оттуда и положил себе в карман.

— Нельзя ее здесь оставлять, — пояснил он. — Компрометирующая штука. Вдруг доктор Коэн женат.

«Вдруг и вы тоже», — подумала Милочка Мэгги.

Как будто читая ее мысли, Клод добавил:

— Но я — нет.

Милочка Мэгги опешила, но тут же вздохнула с облегчением. Она закончила рассказ про крендели. Клод сунул книги с картинками под мышку. Они стали в дверях, готовясь к выходу. Она окинула приемную медленным взглядом, как делают некоторые женщины, выходя из комнаты, которая им принадлежит и о порядке в которой они заботятся.

— Осталось настроить кошку и выпустить часы.

— Что?

«У нее все на полном серьезе. Бассетт, я же тебя предупреждал, — пожурил он себя, — шутки ей не по нраву».

— Ничего. Неудачная шутка. Кое-что из детства.

Палец Милочки Мэгги замер у выключателя. На дверном косяке у дантиста висела мезуза. Кое-что из детства…

У Милочки Мэгги была подруга по имени Ида. Они сидели у Иды на кухне незадолго до ужина. На столе стояли свечи и пахло куриным супом и запеченной рыбой. Отец Иды вернулся с работы. Он закрыл дверь, повернулся и двумя пальцами дотронулся до мезузы.

— Зачем он так сделал? — шепотом спросила Милочка Мэгги.

Отец подруги услышал ее и ответил:

— Чтобы не забыть. Это называется мезуза. В ней лежит молитва.

И он с интонацией затянул:

— Внемли, Израиль: Господь — Бог наш, Господь один… Эта молитва свернута внутри. Когда я дотрагиваюсь до свитка, я ее вспоминаю. В старые времена эту молитву записывали на косяке входной двери. Так велел иудейский закон. — Он процитировал: — «И запишешь эти слова на косяке дома своего».

— Но мы, евреи, все время переезжаем. У нас нет домашних косяков, чтобы писать на них молитву. Вместо этого у нас есть мезуза, она — тот дверной косяк, который мы всюду берем с собой.

«Если бы мама сейчас была здесь, — подумала Милочка Мэгги, — она бы сказала: „Для них прикоснуться к мезузе все равно что для нас окунуть пальцы в святую воду“».

Клод заметил ее отсутствующее выражение.

— О чем задумались?

— Как вы сказали, мне тоже вспомнилось кое-что из детства.

Выйдя в коридор, она добавила:

— Так смешно, сегодня прямо вечер воспоминаний о времени, когда я была маленькой.