Натаниэль замолчал. Пёс отвернулся и положил голову на край стекла.

– Если бы это не было бы так глупо, я бы сейчас повыл от досады, – пробормотал он.

Еще почти час они летели в молчании.

– Что это? – спросил Пёс, поворачиваясь к начавшему потрескивать цилиндру на приборной доске. – Что оно трещит? Сделай что-нибудь!

– Это подогреватель, – сказал Натаниэль, выдергивая из цилиндрика провод, – для мячей.

– Для каких мячей?…

– Для гольфа.

– А их надо подогревать?…

– Говорят, они от этого лучше летят.

Пёс с подозрением покосился на цилиндрик.

– И что, не врут?

Натаниэль пожал плечами.

– Ну если не знаешь, зачем подогреваешь?…

– Мне нравятся тёплые мячи для гольфа, – ответил Натаниэль.

– Но играть-то ими так же, как холодными?…

– Я не играю в гольф! – сказал Натаниэль. – Мне просто нравятся тёплые мячи для гольфа!

– Просто нравятся?…

– Да!

Пёс посмотрел на Натаниэля, и смотрел на него долго.

– Да, теперь я вижу, что это не ты придумал. Насчёт семи лет. А кто придумал-то?

Машина резко остановилась на краю обрыва и плавно опустилась на траву.

– Между мной и Ним – пропасть. – сказал Натаниэль.

– Он на том берегу, а ты на этом?…

– У пропасти нет берегов. – сказал Натаниэль. – Берега у реки. А у пропасти только один край. А второго нет.

– И на котором краю ты?… На том, который есть, или на том, которого нет?…

Натаниэль пожал плечами.

– На этом, – сказал он, показывая широким жестом на траву, на небо, на море. – А есть этот край или его нет – это в общем-то всё равно.

– И что? Ты собираешься делать что-нибудь по поводу этой пропасти?…

Натаниэль вытащил пачку сигарет и закурил.

– Ты у психоаналитика что ли рос?… Пропасть есть только тогда, когда стоишь на этом самом единственном краю. А если на нем стою я – это мой выбор, быть пропасти или не быть.

– Ничего не понял.

– Смотри. – Натаниэль надавил на педаль газа и машина, сделав рывок, исчезла за краем обрыва.

Собственно, она не разбилась. Она опустилась на песок и, пошуршав им, подъехала к самой кромке воды.

– Вот и всё, – сказал Натаниэль, – пропасть есть только тогда, когда ты стоишь на её краю. Вопрос точки зрения. И выбора. Настоящего выбора. Точки зрения.

Он стянул башмаки и носки и вышел из машины, с удовольствием ступая босыми ногами по мокрому песку и маленьким камешкам.

Пес тоже выбрался и улёгся в тени, раздувая ноздри.

Натаниэль прошёлся немного вперед и немного назад. Оглянулся на золотистого пса.

– А знаешь что?… – сказал он.

– Что? – спросил пёс.

– У меня тут вроде как есть вакансия, – сказал Натаниэль, – на Адского Пса. Знаешь. Пламенные глаза, рык глухой, как урчание преисподней…

– Ну?… – пёс уселся и, внимательно вывесив язык, прислушался.

– Ну там в частности прилагается бессмертие, – сказал Натаниэль, подбирая с песка источенную морем палку, – такое, знаешь, специальное.

– Какое специальное?…

– Ну… Не как у Одиссея. Просто бессмертие. Без смерти.

– Хм. – пёс снова улёгся.

– Естественно, для тебя одного. – сказал Натаниэль, помахивая палкой.

– Не делай так.

– Только ты, и никаких псов в частности.

– Положи немедленно.

– Ты подумай, – сказал Натаниэль, поднимая палку над головой, – потому что тебе, может, и не понравится. Я тебе говорил, что у Одиссея была собака?…

Пёс не ответил.

– Так вот, – сказал Натаниэль, бросая палку и глядя вслед золотистому псу, кинувшемся за ней опрометью, – однажды Одиссей проснулся в дурном настроении…