Нынешняя зима не удалась.

Бурые медведи в зоопарке мучались от бессонницы, а российские женщины страдали, оставляя в шкафу любимую одежду — шубы. В северных регионах невозможность выгулять главный наряд года расстраивала особенно сильно. Для многих это была трагедия, сравнимая разве что с локальным концом света, отключением электричества на заключительной серии мыльной оперы, очередной морщинкой на переносице.

Шуба — не просто показатель статуса «нашей» женщины. Это — символ, мечта, ради которой можно недоедать, требовать прибавки к зарплате, просить в долг у ненавистной свекрови, даже посягнуть на святое: предложить мужу отказаться от покупки нового финского спиннинга, чтобы потратить деньги с гораздо большей пользой. Не все ли равно рыбе, на какой крючок ее поймают?

Для Ларисы не существовало вопроса, быть шубе или спиннингу. Норковое манто у нее уже «обитало» в шкафу, появления же удочки в хозяйстве не предвиделось. Вопрос о мужских безделушках не поднимался в связи с отсутствием в доме рыболова и добытчика мамонтов. Кем была разведенная женщина до того, как страна узнала слова «феминизм», «капитализм» и «оргазм»? Предметом сочувствия более удачливых подруг. Всего десяток лет назад в составленных на новомодный лад анкетах в графе «ваши личные достижения» жертвы обстоятельств с гордостью писали: «смогла выйти замуж». Для Ларисы развал страны, как и крах семьи, оказался не горьким поражением, а безусловной победой.

Пять упоительных лет свободы! Воплотив в жизнь карьерные планы, она сдала на права, освоила компьютер, уже два раза ездила в Египет с заместителем по финансовым вопросам. Казалось бы, ничего сверхъестественного. Но за год до пятидесятилетия все особенное. В сорок лет жизнь только начинается, а в пятьдесят, по общему убеждению российских женщин, она заканчивается. Мечты угасли, стремления сдулись. Вкус и острота ощущений притупились. Возраст становится оправданием махрового халата вместо шелкового пеньюара. Шпильки заменяют асексуальными шлепанцами, лишние килограммы заправляют в семейные трусы с модным названием «бриджи». Мечтать — трудно, реализовывать — лень.

Но Лариса была убеждена: пока попутчик в лифте разглядывает родинку, притаившуюся в глубоком декольте, а дети не достигли пенсионного возраста, женщина не вправе распускаться. Она обязана вгрызаться в жизнь даже искусственной челюстью, отвоевывая у старости право оставаться женщиной. Пятьдесят — возраст элегантности, благородства, время жить для себя. Нужно попробовать успеть все, на что не хватило времени, смелости или наглости за так быстро пролетевшие годы.

С мужем Лариса рассталась интеллигентно, без скандалов и сожалений. Полюбовный раздел имущества лишил ее подержанного «Опеля», приусадебного участка с домиком, а также связанных с ними бесконечных хлопот. Лариса осталась в заново отделанной городской квартире. Единственная дочь жила за границей, с иностранным супругом и проблемами европейского характера. Постепенно так сложилось, что в последние годы подруги по праздникам собирались у нее. Удобно, две автобусные остановки от центра, домочадцы скрылись в голубой дали и помешать не могут.

Уютная гостиная просто создана для дружеских посиделок. Просторная, светлая, без излишеств мебели и безделушек. Расположившиеся полукругом диван и кресла, обтянутые нежной бежевой кожей, напоминают небольшое стадо тюленей, замерших в замысловатых позах. Стену украшает работа известного в городе художника, которую хозяйка привыкла мысленно именовать «натюрмортом с битыми горшками».

Лариса подошла к окну, открыла его, впуская холодный поток влажного январского воздуха. Батареи грели немилосердно, хотя уже неделю термометр показывал два-три градуса выше нуля. Город, по прихоти государевых людей основанный в низине, кутался в тяжелые облака, как в шерстяное одеяло. На горизонте в сером мареве смога виднелась гигантская спичка недостроенной телебашни. Во дворе местами лежали ошметки почерневшего снега. В истаявшем сугробе торчала облезлая елка с остатками мишуры. Рядом две юные мамаши развлекали упакованных в разноцветные комбинезончики детей. С трудом поворачивавшийся во множестве одежек малыш ковырял синей пластмассовой лопаткой ноздреватый снег. Сосед Василь Михалыч выгуливал любимого пса. Собака, одуревшая от внеочередной смены сезонов, флегматично обнюхивала чью-то потерянную перчатку. В такую погоду хорошо депрессию культивировать. Решительно, зима не удалась.

— Наталью ждать не будем, все равно опоздает, — Лариса отвернулась от окна, поправляя на шее изящное колье. Украшение застенчиво поблескивало алмазными искрами, намекая на высокопробное происхождение.

— Ой, какая красота! — Светлана, высокая интересная женщина в ярком фартуке с подсолнухами, курсировавшая между кухней и гостиной, затормозила на повороте. Заинтересовавшись украшением, она даже перестала подпевать рекламной заставке, — Белое золото?

— Да, — похвасталась Лариса, — Олег Петрович подарил на Новый год.

На правах хозяйки дома она еще раз переставила блюда на обеденном столе. Достав из комода пачку белоснежных льняных салфеток, принялась сворачивать в форме папской тиары.

— О! Олег Петрович, — хитро улыбнулась Света, упав в мягкое кресло, стоящее напротив стола. Кресло едва слышно крякнуло, но она не обратила на это внимания. Застряв в эпохе кофточек с люрексом, Света помнила себя на два размера стройнее, предпочитая думать, что лишние наслоения на теле рассосутся сами собой, едва закончатся праздники. — Мне кажется, ему еще сорока пяти нет?

— Правильно, ему сорок два. Пятидесятилетних мужчин не привлекают ровесницы. Им не нужен умный собеседник с тонким восприятием мира. Им подавай стимул, — Лариса выразительно взглянула на подругу.

— Злая ты, Лариска, — полуобиженным-полушутливым тоном заметила Светлана, — если лет шестьдесят, значит, по-твоему, мужик банален и предсказуем, как рулон туалетной бумаги, — увлеченная разговором, она совершенно забыла о кухне и брошенном на столе шейкере.

— Во-первых, я не могу быть злой по определению, — вернулась к салфеткам Лариса, — у меня слишком хорошо налажена личная жизнь. Во-вторых, смотри, что мы имеем. Женщина постбальзаковского возраста, задумываясь о будущем, перекрашивается в блондинку, натягивает кожу живота на лоб, переходит на подножный корм. Ее подгоняет страх остаться на задворках жизни, быть брошенной мужем, уволенной с работы. А мужчина… Самец меняет не себя, а декорации, антураж: молодая жена, спортивная машина, загородный дом, белоснежная яхта. При этом на него, как правило, без слез не взглянешь. Хотя, я согласна, зависит от того, насколько человек себя любил.

— Даже любовь к себе не всегда помогает. Возраст! — филосовски заметила Света.

— Одного не понимаю, — Лариса стремительно седлала любимого конька, — почему мужчины так наплевательски относятся к своему здоровью и внешнему виду? Лет в сорок пять — пятьдесят ставят на себе жирный крест, забывая о близких! Отращивают пузо — комок нервов, входящий в комнату впереди владельца, обзаводятся пивным целлюлитом в самых необычных местах. Я согласна, с лысиной трудно бороться, но они не могут даже пятки пемзой потереть. Это на человеческие ноги не похоже становится. Больше напоминает неизвестную скальную породу, минерал, туф, базальт! Цокают этими наростами и нестриженными ногтями по паркету, как будто на Коньке-Горбунке едут. Кавалеристы.

— Тише. А то Валя расстроится, — Света посмотрела в сторону кухни. — Ей кажется, что ты слишком критична ко всем мужчинам планеты.

За окном сгущались ранние январские сумерки, разбавленные тусклыми кляксами фонарей. Любившая полумрак Лариса щелкнула выключателем изящного светильника в виде цветка на изогнутой ножке в углу.