«Мне говорят, что я поэт…» Мне говорят, что я поэт. Я этого не понимаю, Я просто рифмы вынимаю Из темноты на белый свет. Потом слова кручу-верчу, Себя, бездарного, ругаю, Со строчкой строчку сопрягаю, И вновь как проклятый молчу. «Каждый вечер за полчаса…» Каждый вечер за полчаса До полуночи в мою келью Входит тень с головою пса И ложится у ног на землю. Не кормлю его, не пою, Не хвалю его, не ругаю. Я тетрадь достаю свою И слова свои сопрягаю. Но, увы… Не могу писать… Рифмы бедные, мысли бренны, Словно нету моей вселенной, Где тропу я торил. До пса. Больше месяца ходит пес. Больше месяца строчек нету. Кто приставил его к поэту? Проверяется чей донос? Выполняется чей приказ, Кто с крамолою сводит счёты? Не опричнина ль на подходе, Чтоб избавить страну от нас? Возле ног он лежит, в углу ли, Если встану – следит мой шаг, А клыки у него как пули, А язык у него как флаг. К Психее «Отгоревала, отлюбила?..» «Нет, нет…» «Тогда зачем, скажи, Всё медленнее виражи, И всё роднее слово «было»? Скажи, зачем всё меньше боли, Зачем внимателен к часам, И – холодок по волосам, И на висках всё больше соли, И резче складки возле уст, И сквозняки прохладней дуют, Чужая не волнует грусть, И руки милой не волнуют? «Шумы, затихнув…» И не она от нас зависит, А мы зависим от неё… Н. Рубцов Шумы, затихнув, День проводят, Зажжется свет и из угла Ко мне, минуя зеркала, Она, неслышная, приходит, Ведет меня к столу, и водит Моей рукою… И светла, Как вымытая добела, Из-под руки моей выходит Строка… Я на строку смотрю Как смотрит с блюдца на зарю Свечной огарок; на пределе Мерцая еле. Весна (с улыбкой) Как нельму в собственном соку Люблю весеннее «ку-ку»! Пишу строку и вижу – критик Уже почувствовал строку. А я не дам! А я пишу — Как вольным воздухом дышу На берегу родной реки, Где рыба-нельма плавники Расправила, ломая льды, Где струи черные воды, Вскипая, подняли со дна Такую муть!.. И уток шум, и стон гусей Несут над родиною всей Протяжное: – Люблю! Люблю… Да я и сам о том трублю! Да я и сам готов уже, Поймав поток на вираже, Раскинуть мощные крыла, Чтоб и меня весна несла Туда, где голубые мхи Слагают звонкие стихи! Ах, тундра! Ни узды, ни шпор… Но не представлю тот простор, Где нет препятствия лучу. Вот потому и не лечу… А нельма – в силе и соку! — Да обойдет блесну! Ку-ку… Адюльтер Мохеровый шарф пахнет медом и снегом. Морозная норка – осокой речной. Сквозит подворотня и манит ночлегом, И тянет в проем зачумленный ночной. Ступени подъезда темны и грубы. Куда я бреду, неготовый к расплате! Улыбка стекает по краю губы, И чем незаметнее, тем виноватей… Сожжем же мосты! И пропаще шагнем В бездонную тьму, залитую свечами, Где юная львица, вскипая хвостом, Как выгнутой сталью сверкает очами. «Разрежу яблоко и спелое зерно…» Разрежу яблоко и спелое зерно На блюдце брызнет и запахнет югом… И вдруг увижу – за окном темно И холодно как за Полярным кругом. Прольется ливень в черное стекло, И голые деревья друг за другом, Гремя ветвями, выстроятся цугом… Неужто лето кончилось, прошло? И то тепло, что запасал с трудом, Готовясь к ливням и каленой стуже, Сравниться разве с золотым плодом, Ножом уже разрезанным к тому же? «В деревне всё светлее: стекла, лица…» В деревне всё светлее: стекла, лица… Теперь у окон невеселый вид. Вот баба Настя, дедова сестрица, Вот сам Пахом. Был очень даровит! На всё село с закрайками хватало, И в городе прихватывал порой. Теперь не тот. Да и невест не стало. Да и домов… И черною дырой Сквозят пустые сени и колодцы. Крапивы с коноплями – под поветь! Обжечься можно, можно уколоться, А можно просто лечь и умереть. |
