Муравейник Расположен у тропы лесной Город с миллионным населеньем, Со своей тревогой и весельем, С долгою заботою одной. Постоишь, подумаешь: в натуре, Вот они и радость, и успех. Этакий колхоз в миниатюре С трудоднями общими – на всех.. Тот несет домой, а тот – из дома! Коль семья, то должен быть урод. А картина, в общем-то, знакома, Пропивать, наверно, волокет. Но никто вдогонку не ругался. Муравей уселся на пенек, Посидел, подумал, застеснялся И назад хвоинку поволок… По дорожкам взад-вперед несутся. Труженики, что еще сказать! В тесноте живут, а не грызутся… Надо бы собратьям показать. Из больничной тетради 1. Я лежу один в палате. Я один на всей планете. Умираю на закате. Воскресаю на рассвете. Я пишу кривые строчки. Я пишу плохие мысли… За окном прозрели почки, А из почек лезут листья. Звук далеких колоколен Правит мне и лечит нервы… Я четвертый месяц болен И еще июнь в резерве. 2. Зачем же так рано к земле потянуло? Ломало, крутило, ужели согнуло? То взлет, то паденье, то шрамы, то риски, Прокручены ленты, проиграны диски… В июне земля горяча на закате, В июне земля холодна на рассвете… Как пахнет сосною в больничной палате! Как тихо играют под окнами дети! Я всё представляю, что там – за стеною. А жизнь – стороною, а жизнь – стороною, Остались мгновенья, последние крошки… Неужто обманут я был при дележке, И мне суждена лишь одна половина?.. Ночь в окна плывет как рогатая мина, И рядом встает. Принимает участье. Ночь ждет терпеливо, когда я – на части! Чтоб первой, увидев, оплакать потерю… Но я не умру, потому что я верю. 3. Как вестник смерти, Как палач, Ко мне вошел в палату врач. Он приговор в руках держал. Он рядом сел, а я лежал. Я тлел, как желтая свеча. Он говорил, а я молчал, А я дышал едва-едва, И жадно пил его слова… Всех слов запомнить не дано, И я запомнил лишь одно! Оно во мне. В моей крови! Он, уходя, сказал: «Живи!» Сказал, как приказал. В упор! «У этой женщины больные ноги…» У этой женщины больные ноги. У этой женщины больные руки. Но эту женщину любили боги И ей послали шестнадцать внуков. И женщина знает их всех по имени От самого малого до самого старшего, Души хватает для них, а именно, Любить их всех и болеть за каждого. Ну, ладно бы, знала самого младшего. Ну, ладно бы, помнила самого первого. А то ведь держит в памяти каждого! Вот я бы так не сумел, наверное. И женщина пишет им письма частые, На двух листах, чтобы всё толково. А внуки, видно, живут несчастными, С сердцами каменными. В ответ ни слова. Она вынимает почту бережно Как что-то тайное и тревожное… А почты всей-то – газетка свежая. Но женщина верит, что внуки хорошие. «И время распадется на куски…» И время распадется на куски, И новым светом озарятся грани, И в сердце, как в больной тяжелой ране, Кровь совершит последние толчки. Тугой петлей сомкнется горизонт, И два крыла погаснут за плечами, И то, чем мучился бессонными ночами, Умрет… Черная Русь Харалужные копья изломаны в щепы. Ярославна в печали живет у окна. Солнца шар окровавленный мечется слепо И багрова до боли заката струна. Слышен грай. Воронье чертит воздух крылами, Черным криком опутано небо вокруг. И тяжелые волки кругами, кругами По лесам и яругам уходят на юг. От Каялы реки до Великого Понта Половецкие ветры победу поют… На Руси от черты до черты горизонта Парни русые новые копья куют. «Живу и знаю: счастье рядом…» Живу и знаю: счастье рядом. Живу и жду. Проходят дни — Порой чисты, порою с ядом, Порою словно не мои. Но я живу. Я привыкаю. Из горной речки воду пью, В солонку черствый хлеб макаю, И горько мне, но я терплю. Терплю и жду, поскольку верю: Настанет час, настанет срок — Однажды распахнутся двери И счастье ступит на порог В нездешнем сказочном наряде. Войдет и словно в забытьи Рукою бережно погладит Седые волосы мои. |
