«Родится звук…» 1. Родится звук. За речкой. На лугу… Вначале робкий, тоненький, несмелый, Потом ворвется в дом и, что ни делай, Закружится, как в замкнутом кругу… Как будто я без звука не могу. 2. А я без звука не могу! Он в дом войдет и я Смеюсь, и плачу, и бегу По кромке бытия. «Утром встану теплый сонный…» Утром встану теплый сонный… Небо синее бездонно! Солнца луч – сквозь кроны сосен. С кленов – листья. Значит, осень. Отыщу в сенях топор, Выйду во широкий двор, И под запах пала, тлена Загоню топор в полено, И услышу: Подо мной Колыхнется шар земной! «Ну и пусть…» Ну и пусть. Мне не больно ничуть… Да, согласен, конечно, не лучший, И живу, не надеясь на случай, И нелегок мной выбранный путь. На извилинах троп и дорог Ошибаюсь, да так – разбиваюсь, Но себя оправдать не пытаюсь И наград не ищу, видит Бог. Потому не вини. Ни к чему. Я и сам не умею ответить: То ли это – из ночи к рассвету, То ли это – из света во тьму. «Осень клены опалила…» Осень клены опалила, Птичьи гнезда оголила, И прозрачен, и встревожен, Лес туманами стреножен, Переломан, перекручен И дождем подвязан к тучам. …Горизонт в далекой дымке, Солнце в шапке-невидимке… И всё утро белобоко Птица мается, сорока. Над калиновым кустом Синей шпагою-хвостом Потрясая, говорит: – Вот что рыжая творит… И, вращая черным оком, Между веток скоком-боком Вяжет петли, а сама Зорко зырит на дома, На колодец, на меня, На чубарого коня. Токсово Осень – рыжие брови. Резкий ветер с дождями… Белый мрамор надгробий Укрываем ветвями. Будь спокоен, убитый, Нами в землю зарытый, Поминаемый нами… Защищают ли камни От недоброго слова, От колючего снега, От наветов худого Окаянного века?.. Сон А мне однажды чудный сон приснится: Спасая жизнь свою от коршунья, Я малой птицей – желтою синицей — Вернусь в свои родимые края. На тополь сяду около окошка И сквозь стекло увижу на полу Сибирскую, как шар пушистый, кошку, И печь, и грубу, и кровать в углу… Увидят птицу и поставят клетку, И я, желая в доме побывать, Немедленно свою покину ветку И в клетку залечу, и стану ждать. И мальчуган (не я ли?) засмеется, Внесет меня в родительский мой дом, И удивится: «Надо же, не бьется…» …И на свободу выпустит потом… И я проснусь. И мне не разобраться: К чему во сне всё та же боль моя? Я разучился в жизни улыбаться, Но помню, как смеялся в детстве я. «Остались утки на зиму в Неве…» Остались утки на зиму в Неве. Ни капли солнца и ни крошки хлеба — Свинцовое изорванное небо, Гранит, мосты и пена на волне. Покинутые слабым вожаком, Продрогшие, они не понимали, Что не для них ударит первый гром, И не для них дожди прольются в мае. Пугал прохожих необычный вид. Прохожие качали головами. И только дядя Костя, инвалид, Ругал тех уток всякими словами. Он на протезе двигался с трудом, И в январе – три первые недели — Он белый хлеб носил к Неве в портфеле… А вскоре вся Нева покрылась льдом. «Нет, нет, ты трижды не права!..» Нет, нет, ты трижды не права! Мое спасенье не в везеньи, Мое спасение в уменьи Искать и сопрягать слова, И, не щадя свое перо, Их новым наделять значеньем… Когда ж, поставив на ребро, Почти предчувствуя свеченье, Я в слове зрю иную стать, То, губ упрямых нить живую Зажав как рану ножевую, Я знаю, что спасен опять. «Писать стихи нужна не только смелость…» Писать стихи нужна не только смелость… Сам посуди – из глубины веков Земля моя летела и вертелась, Рифмованная сотней языков. Поэты рифмовали и историки, И рифмовали даже те, которые Средь рифм плутали, как в туманной мгле. Неужто это нужно ей, земле? Ей нужно это! Рви свой ворот узкий, Ищи в словах иную высоту! Без рифм Земля, не выдержав нагрузки, Расколется однажды на лету. Но столько обо всём уже написано, Что прочитать – ясна любая истина: Вот это – зло, а это есть – добро. Но если так – как подниму перо! О чем запеть, коль обо всем пропето? О чем писать, коль всё уже старо? А не писать – расколется планета. Но если так – как опущу перо! |
