Чайка О гранит о причальный Длинных волн молотьба… Окольцованность чайки — Это тоже судьба! Сумасшедшая свежесть И простор без конца, И тревожная тяжесть Номерного кольца. Но летает, летает, Волны крыльями бьет, И не помнит, не знает, Как однажды ее Кольцевали средь крику Много весен назад… И захлопнули книгу, И, не глядя, следят, Чтобы в августе, в марте По письму, по кольцу Путь отметить на карте От начала к концу. Рядом с линией этой Тонкой птичьей судьбы Ни счастливых пометок, Ни ружейной пальбы. Море Солнце – лампой в потолок Ввинченное, в синий купол. Пляж – скопленье голых кукол, Выброшенных на песок. Те – из моря, эти – в нем, Жарятся на солнце, млеют. Море моет их, лелеет, И мелеет с каждым днем. Морю скучно! Жизнь – в веках! Жизнь большая, а в итоге Ежедневно ноги, ноги И тоска на лежаках. Потому-то иногда Море взбесится. Мятежно! И морское побережье Очищается тогда. Переселенцы Над губой опальный пар. Холод. Над седой тайгою – ка-р-р! Голод. Полуночный желтый глаз лютый. Сквозь снега – в ущелье-лаз – люди… Миновали перевал. Круто! Старший место указал: «Тута…» Изо рта со свистом хрип – в небо. Сосны падали сквозь крик немо. Души грели у костра, вены. В три каленых топора… Стены Крепко свежею смолой пахли. Не хватало одного – пакли. Сруб ввели под ряд стропил. Общий! Старший палец отрубил… Молча На тесовое крыльцо вышел, Снег кровавою струей вышил. Осветил лица овал грустью, И Сибирь мою назвал Русью. Ночь сложила всех в пакет на пол. Сквозь деревья лунный свет капал. Волки выли за горой глухо. Филин утренней порой ухал. Солнце встало всё в пыли. Рыже! Жизнь любили и смогли выжить. …Я живу в иные дни. Вольный. Не с опальной, как у них, долей. Запах древней той избы знаю. Редко в том краю, но бы-ваю. Всё смотрю (душа велит!) стены. Целый палец, а болит… Гены. «Я насторожен как капкан…» Я насторожен как капкан, Но лишь проявится виденье, Я пальцев собственных аркан На нем замкну без промедленья. И тени, что в ночном кругу Метались, обретут начала… Светло мне станет и печально, И грифель выведет строку. «Играть в слова…» «Играть в слова…» Но разве можно? Играть в слова не можно – нужно! Но чтоб дыхание не ложно, Да чтобы слово не натужно, Чтоб мысли подкреплялись звуком, Чтоб звуки подчинялись ритму… Стихи возьмут чужие руки, И в них поверят как в молитву. Сочтут своей твою удачу, Сочтут своим твое крушенье, И засмеются, И заплачут… Играть! – прекрасное решенье. Кошка В глазах испуг. Тоска беременная. Площадка лестничная – жилище временное… Дверями хлопал апрель в парадных. Остатки снега дождем косило. Она ходила на лапах ватных. Она живот свой едва носила, Искала угол – ну, где же, где же… Такая жалкая – вот обида! Людей пугалась всё реже, реже И не по правде, а так – для вида. Ногою топнут, боится вроде — К стене прижмется, сама ни с места… И окотилась. При всем народе. Приличней не было больше места. Лежит голодная и холодная, Котят облизывает с таким отчаяньем… А рядом с кошкой тропа народная, Но мы обходим ее с молчанием… Обходим, словно бы извиняемся, — Ни молока, ни рваного коврика — В глаза друг другу смотреть стесняемся, И поджидаем ирода-дворника. «Дача…» Дача. Розовое счастье! Двухэтажные палаты! Всё поделено на части, На пи-э-ры и квадраты. Чистота везде, порядок. Свой уют. Своя планета. И хозяин между грядок — Канареечного цвета — В желтой майке с грязным пузом, Деловитый весь, толковый! Как початок кукурузы, Как сверкающий целковый! Не вступает в разговоры. Видит, знает, слышит… Леший… И болонка под забором — Ух, и злая, ух, и брешет! «Дождь ударил в стекло…» Дождь ударил в стекло И промокло село От соломенных крыш до тесовых порогов. Прокатилась гроза. Окна словно глаза, И дымится парное тепло над дорогой. Я стою у крыльца Под ладонью отца, Вечер пахнет полынью и сладким нектаром, И далекий закат Как вечерний набат На деревья и крыши стекает пожаром. |
