У Понта Аксинского Ночь тихо входит в сумерки. Углом. Индийский чай, на удивленье, скверный. В окне напротив, прямо за таверной, Торгует грек каким-то барахлом. Уже темно. Зачем он там торчит? Навряд ли это что-то кто-то купит, А впрочем… если здорово уступит… И грек ключами по столу бренчит. Я вижу всё. Стекло мешает слуху. Официант за стойкой (ё-моё!) Бьет полотенцем муху-цокотуху И деньги забирает у нее. И в тот же миг за лентою прямою Причала, в свете ламп из янтаря, Какой-то швед с надраенной кормою Трубит и выбирает якоря. На Литейном мосту …А потом подступают печаль и бессилье… Колокольною медью гудит пустота, И ломается мост, и растут у моста Крылья… И такси завизжит, на подвески припав, Подвергая сомнению формулу Гука, И водитель в сердцах прохрипит: «вот же, сука…» И помчит к Володарскому, фары задрав, Потому что ему нужно только на юг, Потому что его ожидают на юге, Потому что «фрегат на крови», как утюг, Рвет тяжелую цепь, посинев от натуги. А Невы простыня собрала в буруны Черно-белые свитки до края вселенной. И горластые чайки сливаются с пеной, Ударяя крылами о гребни волны… «Тронул звук, не подумав…» Тронул звук, не подумав… Не примерив, решил… Ни крыла, ни котурнов — Семь натянутых жил. Неизвестно – откуда, Сам не знаю – куда. Непонятное чудо, Ни добра, ни вреда. Будоражу округу. Ни душе, ни уму. Ни врагу и ни другу, Ни себе самому. «Рассвет – и петухи охрипли…» Рассвет – и петухи охрипли. Роса – и выгнулась трава. Глаза соскучились по рифме, И в строчки строятся слова. Да будь ты светел, день грядущий, Да обойдет меня беда, Да будь удачлив ты, идущий Куда-то далеко туда… «Когда-нибудь вернусь. Все возвращаются…» Когда-нибудь вернусь. Все возвращаются. Не в этом ли и радость, и печаль. Даль увлечет, но и обманет даль… Центр тяжести плывет, перемещается, И ось болит, и стонут позвонки, И не принять, и не подать руки… Скупой ночник. В окно сентябрь стучится. Стекают капли яда по стеклу, И время – невидимкою – в углу, И воздух нежилой сквозь щель сочится Под колыханье легкое гардин Уже ненужной вестью запоздалой. И ни одной звезды, ни самой малой. Вселенная пуста, и ты – один… «Удивительно как грустно…»
Удивительно как грустно. Удивительно как плохо. Ты ушла, и стало пусто. Ни улыбки и ни вздоха, Ни намека, ни укора… Ночь сошла. Уже светает… Не хватает разговора, Щебетанья не хватает. Вот сижу и вспоминаю. Дождь стучит в окно. Не слышу. Всё решаю и решаю, А решенья нет. Не вижу. Сосна Закрученная в три узла, Она над пропастью росла По сантиметру, осторожно, И наклонялась всё сильней… И песнь скрипучая корней Была мучительно тревожна. «Когда согнется полновесный колос…» Когда согнется полновесный колос И станет даль прозрачна и светла, Вдыхая воздух, выдыхаю голос, И понимаю – кончены дела, И на закат смотрю поверх стволов, По вечерам смотрю и на рассвете, Как журавли – кочующие дети Большой страны – над златом куполов То низкие, то зримые едва, В космическом неразличимом гуле Уносят сквозь сентябрь те слова, Что я не мог найти в моем июле. «Не голубокров, не родовит…» Не голубокров, не родовит, Росами умытый и дождями, Не знаком с богемными вождями, Но влюбленный в русский алфавит — Чувствую его и принимаю, Буковкою каждою дышу, И слова обычные пишу Словно прах из бездны вынимаю… «Трудно рос, трудно жил, не красив, не богат…» Трудно рос, трудно жил, не красив, не богат, Я входил в эту жизнь под ружейный раскат. Ах, как пела душа, слыша эти раскаты! Почему же теперь, если вижу ружье, Вспоминаю далекое детство мое — Неужели убитые в том виноваты?.. К стихам Сорок лет…. Не постарели. Видно, вы и, впрямь, стихи, Видно, вы и в самом деле Не «ха-ха» и не «хи-хи»… Я носил вас, а, рожая, Был в поту как злак в росе, Чтобы колос урожая Наливая, в полосе Вы стояли бы прямыми, Ровными, как на смотру, И словами золотыми Шелестели на ветру… |
