«Звезды падают в реку и гаснут в реке…» Звезды падают в реку и гаснут в реке, И лежат в глубине на камнях, на песке. Я стою на обрыве у кромки воды, Что я вижу – звезду… отраженье звезды?.. Не шучу. Я, ей-богу, давно не шучу, Вот живу и в себе разобраться хочу. Что я? Свет, отраженье, осколок звезды?.. Ночь, река и всего два шага до беды. «Пропела труба и роса засверкала!..» Пропела труба и роса засверкала! Окно распахнул, за рекою светало, Щеколду привычно рванул у двери, И – полные легкие алой зари! Мой Бог, до чего же всё это красиво! Обжегся росою и – птицей! – с обрыва! Хрустальным стеклом раскололась река, Хрустальной волной окатив берега. Я звона не слышал, я чувствовал тело… А что же душа? А душа не хотела. Она бастовала с утра, как всегда. Ну, что ей хрустальная эта вода? Молитва То ли рок на роду, то ли выпала честь И себя написать, и собратьев прочесть. Но всё больше читаю, всё меньше пишу, И всё чаще ночами покою прошу. – Над рекой ли моей, Тоской, Подари мне, Господь, покой, Чашей горькою обнеси, И меня от меня спаси… «Не смотри, что я малого роста…» Не смотри, что я малого роста, Что живу удивительно просто — Я такое с тобой сотворю!.. Хочешь, дом разверну на зарю! Вот однажды проснешься, отрада, Дом на солнце развернут как надо! У порога хрустальный ручей, В каждой створке окна – сто лучей! Если будет и этого мало, Я – пока еще солнышко ало — К полушалку рассвета вдали Побегу хоть до края земли. И не горько мне будет, не жалко Оторвать от того полушалка, И в дому от тебя до двери Раскатать этот свиток зари! Ты проснешься и крыльями птицы Удивленные вспыхнут ресницы, И в дому осиянном таком Ты пойдешь по заре босиком! И душа у тебя встрепенется, И поймешь: это счастьем зовется, И в начале огромного дня Ты улыбкой одаришь меня. Ну, а большего мне и не надо, Лишь бы ты была рядом, отрада, Лишь бы дом обходила беда, Лишь бы ты улыбалась всегда. «То ли воздух дурманит лесной…» То ли воздух дурманит лесной, То ли жажда, что пить – не напиться? Это надо же так заблудиться Нам с тобою под этой сосной! А сосна до небес. Высока! А вверху журавлиная стая… А трава-то, какая густая! Облака-то, смотри, облака!.. Вот бы головы в них окунуть, Вот бы сбить это жаркое пламя!.. Что ж ты, Господи, делаешь с нами?.. Но уже не уйти, не свернуть. «И нежность рук, что нет дороже…» И нежность рук, что нет дороже, И все слова – до одного! — Мне говорят, что я хороший, И мне печально от того. Летела жизнь, и… пролетела, Как ты, подковками звеня. Куда ж ты, милая, глядела, Мелькая около меня?.. Ермак Навострили бердыши. Ткнули лодки в камыши. Осмотрели степь – гола. Ханская луна светла. Стань на страже часовой! – Этот панцирь золотой Снять бы на ночь. До врага, Если прямо, два шага! Он не слушает меня. Подвожу ему коня. Подгоняю стремена… – Лодка лучше скакуна!.. Ханские стрелки метки. Сабли их не коротки. Хоть и вольно бердышам, Не пробиться к камышам. Холодна в реке вода, Но не в холоде беда, И не страшно, что темно. Тянет золото на дно… Перемяли камыши, Потопили бердыши… Хан, ликуя, в тишине Молча молится луне. Бесево Бродит мысль, от которой невесело, От которой живу как чумной… В детстве мы белену звали – бесево. Видно, правда. И что-то со мной Сотворила та травка поганая… По канавам, среди лопухов, Разрослась сумасшедшая, пьяная… Если б знать, что дойду до стихов! Если б кто подсказал – Что ты делаешь? Когда я с этой травки в цвету, Обрывал граммофончики белые — И приятно сладило во рту. И теперь всякий раз поздним вечером, Когда в окна заглянет луна, Мне такие картины мерещатся, Что не знает и сам сатана. И, обученный слову и грамоте, Я, листы свои кровью кропя, Вынимаю такое из памяти, Словно сам ухожу от себя. То, как птица парю в невесомости, То лечу за крутой перевал, То срываюсь в бездонные пропасти, Где никто до меня не бывал. Но куда ни пойду, что ни делаю, Я всё вижу и вижу сквозь тьму — Рвет дитя граммофончики белые, И никто не подскажет ему… |
