Женщину, что проводила с ним эту ночь, звали Ника, она была уже не первой молодости, но дело своё знала хорошо.

– Просто полежи со мной. Я бы хотел почувствовать себя как дома, – попросил Феокрит, когда они закончили резвиться. Навалились усталость и изнеможение – первые признаки старения. Он лежал на мятых перинах, уперев взгляд в потолок, а ночной воздух, что проникал в комнату через открытое окно, нёс прохладу после дневной жары, которая крепла и зверела в преддверии лета.

– И каково же у тебя дома? – Ника скривила в полуулыбке пухлые губки. – Где твой дом?

– Не знаю. У меня нет дома, – ответил Феокрит.

– А где же ты родился и вырос?

– Тот дом я не помню, да и покинул его очень давно, в детстве. Мать умерла рано, отец спился. Да тебе, наверное, тысячи таких историй рассказывали.

– У каждого своё, – Ника снова улыбнулась, а Феокрит, взглянув на неё, понял, что в улыбке этой нет ни сочувствия, ни доброты, ни нежности. Разговор с очередным клиентом не доставлял женщине радости.

– У каждого своё… – повторил Феокрит. – А у тебя есть история?

– Была, но она в прошлом, – проговорила Ника, не снимая лицемерной улыбки. – Да и зачем тебе слушать истории жрицы любви?

– Сам не знаю. Я уже ничего не знаю.

– Ты одинок, – сказала Ника, – найди себе хорошую девушку, здесь в городе их много.

– Я тут не задержусь. Скоро поеду воевать в далёкие края. Возможно, там и сгину, – Феокрит всё сильнее поддавался меланхолии. – У меня пустота внутри. Ты, конечно, права, но надо было думать раньше. А я упустил свой шанс, и не один.

– Ещё будет много шансов, – Ника пододвинулась ближе и обняла Феокрита, изобразив нежность, за которой не было ничего, кроме равнодушного холода – Феокрит слишком хорошо понимал людей и ту игру, которую они ведут, чувствовал, что скрывается за масками. Опасный промысел требовал знать и видеть то, что не замечают многие вокруг.

– Я должен был её спасти… – пробормотал Феокрит. – Понимаешь, всё, к чему бы я ни стремился, оказывалось пустым. Мир этот пустой. Сами мы пустышки, из нас выжимают соки, заставляют делать пёс знает что! И зачем? Ради чего мы кладём жизни? – разбойник говорил медленно, делая длинные паузы. – Молчишь? Думаю, ты тоже это чувствуешь. Или почувствуешь когда-нибудь, лет через десять. А я ведь, как ты: меня тоже нагибали за деньги. За сущие гроши. Но знаешь что? Чаще всего нагибает сама жизнь. Всю свою треклятую жизнь я только и хотел уйти от этого: стать свободным, стать самим собой, чтобы душу не неволить, чтобы не творить то, что самому противно. Но чем сильнее к этому рвусь, тем больше меня жизнь нагибает. Таков, верно, мировой закон, чтоб его…

– Не переживай, однажды всё получится, – сказала Ника, – а сейчас лучше расслабься и выпей вина, – она приподнялась и потянулась за кувшином на прикроватном столике.

– Не надо вина, – остановил её Феокрит, – я и так пьян. А до беспамятства никогда не надираюсь – не в моих правилах.

– Как хочешь, – она снова легла рядом.

– Конечно, я вернусь с войны знатным человеком, – сказал разбойник, – и богатым. Или какого рожна туда еду? Но мне нужно, чтобы меня кто-то ждал. Будешь меня ждать?

– Разумеется, – женщина усмехнулась, – приезжай, я всегда тут.

– А хочешь, я тебя заберу отсюда? И увезу.

– А почему бы и нет? – Ника зевнула. – Там видно будет.

Ночь давно овладела миром и теперь неприветливо смотрела в окно, нарывая язвами звёзд. А улицы продолжали бурлить чем-то, похожим на жизнь. Город веселился и страдал вместе со своими обитателями и умирал в подворотнях, где резали запоздалых прохожих, и где бездомные тени, которые раньше были людьми, пухли от голода.

Женщина уснула, а Феокрит смотрел на неё и всё больше понимал, что за этой миловидной внешностью не осталось души, которая была продана за бесценок в ночах обезличенной, исковерканной любви. Да и сам он давно души не имел – и в этом они были похожи. Феокрит сел на кровать и задумался. «Нет, надо гнать из головы эту блажь, – решил он, – иначе свихнусь». Он всё же хлебнул вина, а потом завалился рядом с Никой и уснул.

– А хочешь, свалим куда подальше? – спросил Фекорит утром. – Вот прямо сейчас. Собирай вещи, уедем отсюда. Не пойду ни на какую войну – повоюют без меня.

Та улыбнулась:

– Прости дорого, работать надо. Да и у тебя, похоже, кошель уже пуст.

Фекорит понурился. В ком он надеялся пробудить чувства? Нет, тут была просто торговля. Сюда нельзя являться с личным. Феокрит так и остался наедине со своей внутренней червоточиной, и женщина, купленная на ночь, в этом помочь не могла.

Он вышел из дома и направился к стойлу. Коня надо было покормить, да и самому хотелось есть, а в кошеле оставался один статер. Только вступление в ряды наёмников могло спасти положение, иначе лошадь пришлось бы продать. А к своему коню, которого он назвал Гром, Феокрит привык за ту неделю с небольшим, что ехал до Нэоса. Хороший оказался жеребец: хоть и не крупный, но выносливый, без проблем выдержал дальний, изнурительный путь. Да и как без коня воевать? Ни в какие наёмники без коня и мало-мальски годного снаряжения никто не возьмёт.

Возле борделя обосновалась целая свора бездомных.

– Подай на кусок хлеба, хороший господин, – залебезил один из них.

Фекорит даже внимания не обратил на попрошайку, а тот всё увивался рядом, нагло твердя одно и то же и лыбясь щербатым ртом. А когда Феокрит стал отвязывать коня, нищий попытался сорвать кошелёк с пояса разбойника.

Движение было молниеносным, отточенным, но Феокрит уловил его. Тут же рука попрошайки оказалась крепко зажата в цепких пальцах бандита, а плечо нищего резанул короткий острый клинок потайного ножа, который в мгновение ока оказался в руке Феокрита. Воришка взвыл и, вырвавшись из захвата, пустился наутёк.

Фекорит сплюнул, вытер нож о землю и запихнул его обратно в рукав стёганки. Зеваки, наблюдавшие инцидент, переглядывались и дивились такой прыти; некоторые даже не поняли, что произошло, и расспрашивали тех, кто успел заметить.

Но на них Феокрит даже не обернулся, он вскочил на коня и направился в сторону крепости, в которой вербовали наёмников – она находилась у восточной стены, в нескольких кварталах от борделя. При свете дня район выглядело ужасно. Там, в центре, где жили богачи, Нэос был аккуратным и ухоженным, а тут царили грязь и нищета.

Восточная крепость была не единственной: по всему периметру внешней городской стены стояли форты. В них содержались стража и армия, оплачиваемые из городской казны. Помимо этого, у наиболее богатых и влиятельных семей Нэоса тоже имелись собственные оборонительные сооружения с небольшим личным войском в гарнизоне. И над городом высились башни бастионов, напоминая простым жителям о могуществе местных аристократов, а самим аристократам – о том, что со своими коллегами тоже следует считаться.

На улице становилось жарко. Феокрит медленно ехал, отпустив поводья. Прел под толстой стёганкой. Его кольчуга лежала в седельном мешке. «Тяжко придётся», – думал он, утирая пот со лба. Порой идея оправиться на войну ему самому казалась глупой: ехать на другой конец земли, в неизвестность, чтоб поучаствовать в разборках чужих лордов – мало в этом было хорошего. Но прежним, бандитским ремеслом он заниматься больше не желал. Да и Нэос, куда Феокрит так долго стремился, предстал теперь совсем в ином свете. Конкуренция тут была жёсткая, а люди, которые всем заправляли – могущественны и безжалостны.

Феокрит вспомнил о странном юноше, который встретился в Мегерии и на котором он хотел сделать состояние. «Интересно, где он сейчас? – гадал разбойник. – Жив ли? Не, этот не пропадёт: юнец не так прост, как хочет казаться. Может и к лучшему, что так вышло – глядишь, сами бы пострадали от него».

Тут Феокрита нагнал рослый молодой человек на крупном, породистом скакуне, белом в яблоках. Парень был одет по последнему слову моды и весьма не бедно: он носил расшитую тунику из синего сукна поверх зелёной шёлковой рубахи, ноги обтягивали красные шоссы, а голову украшала шапочка с загнутыми полями. Позади седла был приторочен мешок с поклажей, копьё, овальный щит и полусферический шлем с большими нащёчниками, а на поясе висел длинный обоюдоострый меч.