— Что, рад, тонконогий? — усмехнулся Владимир и отпустил поводья. — А знаешь, Филин, побей меня гром, не помню, чтоб я отдавал хазарам торговлю винами! В одну руку!

— Хазары найдут, что продать! — согласился Крутко. — А скорее не хазары, жидовины! Будешь вешаться, и за верёвку возьмут шеляг!

Это было первое столкновение с новыми корчмарями, с бойкими купцами, оседлавшими все дороги. Вскоре подобные столкновения воинов и торгашей стали ежедневными. Владимир обычно уговаривал воинов уступить, платил за тех, кому не хватало серебра, хотя никакой радости от расцветающей торговли скверными винами и хмельными напитками не испытывал. А слухи о необычайной настырности виноторговцев, о долговых обязательствах и других уловках, к которым они прибегали, окончательно убедили его в незаконности подобного обмена. За скверное вино простолюдины отдавали доброе серебро! Да ещё с процентами! Ловкие виночерпии подстрекали старшин, находя корыстных, и те запрещали хлеборобам варить пиво! Заявляя, что отныне и пиво нужно покупать у корчмарей! Уже случалось разбирать жалобы, вызванные избиением старшин. Одному просто свернули шею, не поверив, что князь мог запретить варить пиво в пору урожая и новых свадеб!

Последний день пути приготовил князю ещё одну необычную встречу. Утром, когда князь умывался у Днепра, пытаясь высмотреть то самое место, где несколько лет назад он с соратниками мыкался по степи с угнанными лошадями, прискакал Бочкарь. Прискакал шумно, с криками. С восторженными поздравлениями, с жалобами и негодованием.

— Князь, благодарю бога, что успел сбежать! — кричит Бочкарь, вперевалку подбегая навстречу. Его горячую лошадь уже приняли воины, сам всадник похож на калёный камень в бане, исходит паром, потрескивает, того и гляди лопнет. — Всю седмицу скрывался от хазар, едва уцелел. Казначея-то пришибли наёмнички! Нет казначея! Да и казны нет! Что купцами выплачено, а выплачено немало, расхитили! Могло дойти до великой смуты.

— Погоди, погоди! — Князь присел возле костра, подстилая войлочный потник, и повёл рукой, приглашая соратников присоединяться к завтраку. — Сказывай толком, что в городе? Как печенеги, не набегали?

Филин, Горбань, Третьяк подходили к костру, слушали рассказ Бочкаря, искоса поглядывая на князя. Ковали, Третьяк, да и Крутко не скрывали негодования, многословные откровения Бочкаря задели за живое. Тёмный едва сдерживал торопливый язык, понимая, что и без его вопросов разберутся с Бочкарём.

Выходило, что наёмники прибрали к рукам почти всё данное купцами, сам Бочкарь спас малую часть, вытребовав оплату воинам своей дружины. А теперь доносит князю о проворовавшихся наёмниках, требуя суда и справедливости.

Погода не позволяла долго снедать, принялся моросить заунывный мелкий дождь, ветер неторопливо задувал костёр, лакируя перегоревшие угли и серый пепел.

— Доброго мало, — пришлось признать князю. — Что думаете, воины? Что скажете? Крутко?

Собравшиеся понимали: князь выслушает советы, но судить будет по-своему, — потому говорили коротко, страстно, стараясь перетянуть князя на свою сторону.

— Думаю, давно пора с хазарами распрощаться! Наёмник всегда служит за золото, верно? Хватит кланяться хакану, пора и честь вспомнить! А люди пойдут за нами!

Третьяк, сидя на корточках близ Крутка, подхватил:

— Верно. Что расхитили, возвернуть! И гнать взашей! Или мы сами не войско? Не совладаем с печенегами?

Горбань отозвался кратко:

— Я как ты, князь. Казни воров, но воины могут пригодиться. Сохрани для дружины.

Коротко опросив старшин, князь велел двигаться в Киев. Входить в город без пьянок-гулянок, ибо предстояло разоружить Улгара и его приспешников. Кто знает, что готовят хазары?

Но вошли спокойно. Народ, в поздний час, всё же встречал победную дружину, дети летели к колоннам конных, просились на руки к отцам, заставляя тех растирать по обветренным лицам слёзы, благо никто не разглядит, дождь припустил весьма крепко. Краем глаза князь отметил, как Ольга приняла Крутобора, промокшая и счастливая, протянула хлеб-соль, но вода смыла, щепотку, и пышный каравай едва не уронили в грязь, настолько неловок оказался соратник, поспешавший приголубить девушку.

В княжеском подворье тесно от стражи, прислуги, старшин и гостей. Рахиль не вышла, но князь не печалился, прикинув, что ей непросто с животом, срок-то немалый, может, оно и к лучшему. Как пояснить жене, чем виноваты Улгар да Кандак, чем плохи корчмари. Хотел свершить намеченное, а после заниматься семьёй.

— Проследи, чтоб чужих в доме не было, — велел князь, склонившись к Горбаню. — Тут прислуга языкатая, пусть сидят с Рахьей и не высовываются. К слову, где она? Может, в свой дом перешла? Пошли, пусть узнают. А мы тут сами справимся. Не на вечерю собрались!

— Я слетаю! — вызвался Тёмный и, не дождавшись приказа, бросился к лошади, удивляя князя стойкостью. За долгое время дороги ратники устали, и лишний миг в седле казался пыткой, а мальчонка словно и не замечает изнуряющей тяжести.

Вошли в дом, поднялись в горницу, сели.

Вечеря ли, нет ли, а пива выпили, и хлеб стоял на столе, источая давно позабытый аромат, маня поблескивающей корочкой, когда в горницу вошли хазаре. И не сказать по лицам Улгара да Кандака, что они опасаются расправы, что встревожены. Нет, спокойны, улыбчивы, внешне покорны. Поклонились, присели к столу на указанное князем место, так-то оно надёжней, сидя саблю не выхватишь, да и соседи сдвинулись плотно, хотел бы дёрнуться, не позволят.

— За добрые слова благодарю, — ответил Владимир наёмникам и без лишних предисловий приступил к делу. — Но собрались мы ныне не пировать. А судить. Судить вас, мои слуги верные, Улгар да Кандак, за расхищение. Вот Бочкарь требует правды!

Выслушали Бочкаря. Для горожан — а в горнице тесно от народу, созваны многие купцы, главы цехов-гильдий — обвинения земляка новость. Выслушали его соратников, кто видел столкновение честного киевлянина и ненасытных пришельцев. В среде собравшихся слышны возгласы порицания, горожане дружно поддерживают Бочкаря.

Народу много, дышать становится трудно, окна закрыты ставнями, потому что при распахнутых створках сквозняки и порывы дождливого ветра гасят слабые лампы. Приходится терпеть спёртый воздух и копоть.

— Что скажешь, Кандак? — Князь решил выслушать другую сторону.

— Что скажу? — пожал плечами Кандак. — Всё ложь. Сколько мы взяли, легко проверить. Купцы живы, спроси, сколько внесли в казну. Мы своё взяли! Три месяца, по договору! Если брали малость, так на ремонт, стену строили, ты приказал город боронить! Без стен город не защитить!

— Стену строили? — спросил князь, обращаясь к мастерам.

— Было, — признали горожане. — Возились, рвы ковыряли.

— Напрасно обвиняешь, Бочкарь! — спокойно сказал Улгар. — Сколько ты брал, мы видели! Твоих людей едва ли тысяча наберётся! А взял половину! — Он повернулся к князю и предложил: — Князь Владимир, позволь два слова наедине. Кричать — вор, нет ты вор — можно долго, а где правда? Выслушай меня, потом суди!

В горнице стало тихо, Владимир заметил взгляд Крутобора, тот отрицательно помотал головой, по наивности полагая, что князь ещё не принял решения. Странно. Смел Крутко, далеко не глуп, а вот хитрости не ведает. Владимир встал и, кивнув Филину, мол, присматривай, не лишнее, провёл Улгара к углу с оружием, за стеной. Филин стоял в дверном проёме и слышал сказанное. Впрочем, из горницы доносился гам, гости спорили, страсти разгорались.

— Говори, — позволил Владимир, глядя в глаза соратника.

— Владимир, — приложил руку к груди Улгар. На нём красовалась вышитая сорочка, какие дарят лишь женихам, ясное свидетельство намерений воина надолго осесть в столице. — Я брал, не скрою, но брал не так много! Бочкарь прихватил не меньше. Но мы Марка не убивали. За что сердит, князь? Или поход не удался? Или золота мало? А знаешь, почему Бочкарь кричит? Потому что мы изменников прижали, одного за другим. Всех. Они в остроге, спроси Горбаня, он скажет! Бочкарь с ними был да выпил лишнего! Тем утром, когда смуту чинили, Митяй его не смог поднять, захмелевшего. Оттого и остался в стороне.