— Пришлый? Блаженный? — повторил Ярополк и ступил к незнакомцу. Смотрел в глаза, искал безумие, но не приметил. Спокойный взгляд, уверенность, безбоязненность, и только. — Кто ещё не ведает, что князь Владимир убил Глеба и преступно завладел Киевом?! — крикнул молодой князь и отвернулся от Кима. — Знайте: Глеб не мог упасть со стен, ибо никогда на стены не взбирался! То всё россказни глупцов! И я возьму Киев, чтобы покарать злодеев! А вам, люди добрые, вреда не сделаю. Всё оплачу, и сено для коней, и хлеб для рати, всё! Всё учту, когда вернусь собирать подать! А кто хочет пристать к дружине, приставайте! Доброму воину найду место! Плачу серебром! Кто пристанет, не пожалеет!

Прошло немного времени, и староста договорился с людьми Ярополка о кормах, не имея сил противиться, покорился. Так крестьянин в слякотную пору попадает в колдобины, застревает и, не имея сил вытащить телегу, бормоча проклятья, сбрасывает часть урожая в липкую грязь, понимая, что просыпавшееся зерно уж не спасти. Вытолкав облегчённую повозку, собирает что можно и утешает себя тем, что хоть часть уцелела. Могло быть и хуже.

Хорошо, хоть город не жгут, не насилуют девок, не грабят дома. Собрать требуемое проще, чем потерять всё!

— А сейчас будь гостем, князь! — решился староста и приложил руку к груди, поклонившись молодому Рюриковичу. — Приглашаю на вечерю тебя и воевод, чем богаты, тем и рады.

Ярополк переглянулся с воинами, пожал плечами и ответил:

— Со мной пятеро стольников, ладно?

Народ торопливо расходился. Хозяевам предстояло свозить корма, принимать ратников, размещая в своих домах десятки солдат, стараясь уберечь близких от неизбежных посягательств. Сотня воинов — не препятствие для византийской дружины, поэтому горожане предпочли ладить миром. Прутом обуха не перешибёшь.

— Дай-ка поговорить с твоим блаженным, — заявил князь, столкнувшись взглядом с Кимом, всё ещё стоявшим в одиночестве на опустевшей площади. — Что-то он не похож на сумасшедшего. Скажи-ка, пришлый, ты сам каких кровей, какой веры?

Ким мог уйти вместе с другими, но, поскольку хозяйства не имел, скотиной не разжился, решил не поспешать. Ему казалось, что староста нуждается в подмоге. Ведь оставаться одному против всей верхушки византийцев весьма невесело. Думалось, что нелишне принять часть раздражения на себя, обеляя старосту. Пусть уж лучше косятся на нелепого бродягу, срывают зло на нём.

Приближённые Ярополка и воины охраны, державшиеся поблизости, устремились вслед за князем, одни неторопливо, не разделяя интереса к незнакомцу, другие выполняя долг, присматривая за чужаком. У телохранителей своя работа.

— Я из аланов, князь. Жил в Хазарии. Жил в Тмутаракани. Бывал в Царьграде. А вера? Моя вера тебе не знакома. Хотя все люди веруют и в моего бога. Ведь каждый человек хочет верить в добро и справедливость, не так ли?

Воины убедились, что человек не скрывает оружия, и стояли поблизости, ожидая конца беседы.

Офицеры обступили князя и снисходительно косились на чужака, не понимая, зачем Ярополку понадобилась пустая болтовня. Что может знать местечковый философ? Они повидали нищих отщепенцев, схожих с волосатыми бородавками на шее, проку с них никакого, но трогать страшно, того и гляди накличешь нарыв.

— Если тебе известна вера в спасителя, то мы легко поймём друг друга! Ты христианин?

— Нет, князь, — покачал головой Ким, словно сожалея о заблуждениях князя.

— Разве христианство не есть вера в добро и справедливость?

— Князь, каждому его вера свята! Кому ближе Юпитер, кому Велес. Сейчас увлеклись образом проповедника из Иудеи. Но вера недоказуема. Логика чужака всегда кажется оскорблением, а в горячке спора правды не слышат.

— Правды? Значит, лишь тебе доступна правда? А все мы — тёмные мужланы? Так? Странно. Христос привлекателен для отшельников. Проповедовал бескорыстие, не искал богатства, любил людей. Чем не угодил-то?

Староста уже ступил было к князю, чтоб пригласить к своему дому, намереваясь прервать бесцельный спор, но воин охраны преградил путь и приподнял ладонь, удерживая от непозволительной вольности. Князь сам решит, когда прекратить разговор. Хоть воину давно надоело торчать здесь, поощрять панибратство не следовало.

— Могу сказать, князь. Если ты готов принять мои слова не как хулу, а как размышления о легендах, называемых учением о Христе. Позволь, я проведу вас к дому старосты, где ждёт вечеря. — Ким указал направление, приметив беспокойство ожидающих, и медленно двинулся по улочке. Старосте пришлось забежать вперёд и пристраиваться сбоку, попадая под ноги охране, поэтому свита запнулась, немного отстала.

— Прежде всего я не понимаю главного: почему вера иудеев должна стать верой для всех? Не потому ли, что, по их письменам, евреи названы богоизбранным народом? Не потому ли, что иудеям позволено то, что является преступлением для других?

— Иудеи? — удивился Ярополк. — О чём ты? Иудеи не признают мессию! Иудеи веруют в талмуд, а не в евангелие!

— Да, но в Библии есть ветхий завет и новый завет! Они противоречивы, как у вас говорят, сшиты грубыми нитками. Одно писалось ранее, другое поздней. Но ведь сказано, что евреи избраны богом! Сам мессия — еврей, только зачат непорочно, но с матерью, с обласканной богом девой, не знался. Странно, у всех народов мать почитается, а ему мать — ничто.

— Глупости! — отмахнулся от цитаты Ярополк. — Это просто легенды! Я верую в Христа, в спасителя, которому близки все! Разве он не учил добру, любви?

— Если же говорить об Иисусе, то я не могу понять, почему мы должны разгадывать иносказания? Это на руку лишь пастырям, самозваным толмачам. Да и сам Иисус не похож на человека. У него не было жены, он не оставил детей. Кого любил? Учеников? Призывал бросать всё, не желать счастья в жизни, а лишь следовать за проповедником да слушать притчи! Притом ни разу не сказал открыто, что он посланник бога!

— Эй, старик! — недовольно дёрнул Кима за рукав один из офицеров, знавший русскую речь. — Много говоришь! Смотри, лишишься языка.

— Но самое скверное в христианстве — это пастыри. Согласись, князь, ведуны не имеют такой власти, как патриархи и папа римский. Отчего? Отчего такую власть набрали духовники? Неужто вы не замечаете, что вас превращают в стадо? Лишают воли?

— А кому же толковать святое письмо, как не святым отцам? — возмутился Ярополк. — Ты и впрямь много на себя берёшь, блаженный. Разве в войске нет пастуха и послушных сотен? Тысяч? Так устроена власть!

— Много? Мысли — это много? Потому и верую в иного бога, что он не ищет рабской покорности, не призывает слепцов, угрожая им карами вечными, а учит добру и справедливости! Кто не мыслит, не отличит правды от кривды, не разглядит, где добро, где сила зла!

— Довольно, Ким, довольно! — оттеснил учителя староста. — Пора трапезничать.

Он распахнул створку ворот, подав знак встречающим, и византийцы вступили во двор. Но князь не желал уступать и спросил, едко ухмыльнувшись:

— В чём же добро, старик, я вижу, ты нищ? Разве жизнь добра к тебе? В чём справедливость, если ты, мудрец, живёшь в глуши, а не в столице? Сказывают, Диоген ночевал в бочке, но всё ж жил в столице!

Солдаты рассмеялись, ироничное высказывание их позабавило, видно, что телохранители Ярополка из славян, а староста покорно улыбнулся, стараясь прикрыть Кима и увести князя.

— Добро и зло познают по плодам, — ответил Ким. — Ты толкуешь о добре, а сам берёшь чужую дань. Кто заплатит за взятое? Твои плоды, плоды вражды. Вот что несёшь ты человекам.

— Что? Так я вор? — вмиг рассвирепел Ярополк. — Я обещал заплатить старосте! Ты не слышал!

— Слышал, — кивнул Ким. — Но ты спешишь к гибели. Мёртвые не возвращают долгов.

— Ким! Типун тебе... — крикнул староста. И, прикоснувшись к рубашке, повлёк Ярополка к столу. Но тот упёрся и вырвал руку.

— Как ты смеешь?!

— Может, ты великий провидец? — недобро усмехаясь, подошёл к Киму офицер, знающий язык. — Может, угадаешь, когда мы вступим в Киев? Знаешь ли хоть, что будет завтра?