Да, надо выторговать дочь, выпросить руку Рогнеды. Всё к лучшему, если сладят. И перво-наперво надо держаться молодцом, отогнать страх. Опыта нет, никто из бывалых сватов, соратников Претича, с ним не отправился, смеялись да пальцем тыкали. Приходится всё вершить самим. Опереться не на кого. Но надо держаться... страх плохой советчик. Если думать о страшном, нечего и огород городить. Рогволд, конечно, может и в поруб кинуть, к Глебу. Ему не впервой. Но надо гадать... князь тоже боится. Для Рогволда они, молодые и звонкоголосые, глупцы, таким что жить, что помирать — всё едино. Молодость не верит в смерть, оттого и беспечна.

Да. Нужно глядеть гордо, не мяться, как селянин на пороге постоялого двора. Отринуть сомнения! Он первый друг князя киевского. Сват! И должен добыть невесту. Ещё неведомо, что там за молодка... может, слабосильная да худая или непомерно распухшая на блинах да каше. Да он для хозяина тоже опасен. Кто, как не сват, способен ославить невесту на всю округу?

Утешая себя и нашёптывая глупые присказки первых слов, он шагнул к дверям и подмигнул соратникам. Мол, не робей, своё не упустим!

— Подарки неси, как рукой махну, — велел он слуге, что вёл гостей к Рогволду.

На подарки в немалой мере уповал Владимир. Саблю с украшенной самоцветами рукоятью отдавали князю, хотя клинок был редкостью, попал в руки друзей после памятной ночной схватки на границе с Согдией. Но раз такое дело, махнули рукой. Воин оценит. На то и полагались.

В горницу вошли гости. Три молодых свата и слуга, тот самый, что докладывал о послах.

Одного Глеб знал. Макар — телохранитель Владимира, черноглаз, скор на слово, смешлив. Других видел впервые. По гостям заметно, устали с дороги, грязь счистили второпях, но наледь крепко держится на полах одежды, блестит, оттаивает в тепле. Сапоги оставляют мокрые следы на досках сухого пола.

— С поклоном к тебе, князь полоцкий, от князя Владимира, — сказал Макар, принимая на себя первенство в компании сватов, и поклонился. Низко, картинно. Так не кланяются в жизни, тем более противнику.

— С поклоном и великой просьбой, — поддержал Макара второй сват и зачастил, по обычаям, прибаутками, намекая на дело свадебное. А Глеба как бы и нет в горнице. О преступном похищении — ни слова!

— Слыхали мы, что у вас есть ключница да ларёчница, а токо не своему отцу, а чужому молодцу. Не о том просим, что вы думаете, избавляем от печали, ибо ведомо: девку замуж выдать — не пирог испечь.

— Знамо, вы ждали купцов из заморья, а тут жених из задворья, но ведь не зря говорится, брагу сливай, не доквашивай, девку отдай, не доращивай, — снова вступил Макар и улыбнулся Рогволду, силясь понять, как недобрый хозяин принимает сказанное.

— Что скажу вам, гости, — нехотя усмехнулся и Рогволд, — не таю на вас злости. Да только быт наш мелок. Чем привлекла вас моя дочь? Приданого гребень да веник, да вот, алтын денег.

В светёлку вошли слуги, не спрашивая, накрывают стол, скатёрка, украшенная вышивкой по краям, легла на столешницу как литая, следом кувшин пива, чаши, миски с закусками. Пока гости приглядывались к снующим слугам, в горницу вошла Рогнеда. Её не спутаешь с девками, платье хоть и не вычурно, а приукрашено, где висят жемчужинки, где цветная нить вплетена, и лежит на невесте ладно. Да по лицу девушки не скажешь, рада ли гостям, — прошла к отцу и присела подле.

— Жених да невеста парочка, что баран да ярочка, — в тишине молвил второй сват, прикипев очами к красавице невесте. Слуга рассмеялся. Зажимая рот, выбежал на лестницу, дверь-то нараспашку, торопятся со снедью, суетятся. Стало быть, свою госпожу ярочкой никак не мог вообразить, чудному удивился, не сдержался.

— Ярочка? — спросила Рогнеда.

Макар рассматривал её исподтишка, запоминал. Улыбка лёгкая да холодная. Может, оттого что зубы слишком белые, с оттенком голубизны, как вечерний снег. Волосы темны, как у отца, а кожа кажется нездорово светлой, неживой. Лоб высокий, лицо миловидное, но заметно — не рада событию. Кажется недовольной. На неё устремлены взоры всех собравшихся, а она лишь отцу внимает. Глядит свысока, нисколько не волнуется, видя сватов. Отвечает с вызовом:

— Какая честь. Да только зря вы приехали в наш хлев, киевляне. Мы хоть и живём в глуши, а всё ж князья. И снимать сапоги холопу я не стану...

Сказано негромко, но все слышали. И Рогволд первый. Он и отозвался раньше других.

— Не дури! — упрекнул дочь с угрозой, и та тут же взвилась с обидой. Вскочила на ноги.

— Не ты ли говорил, что мы соль земли? Наследники Синеуса, Трувора. И что, отдашь меня сынку ключницы? Лишь бы в Киев? Никогда!

Встала и глядит в глаза отцу. Как будто и нет гостей. Кто они для такой красавицы? Слуги... и только. Мало ли она видала слуг? Макар передёрнул плечами и с улыбкой, далась она ему нелегко, не заметил, как примёрзла к губам, посетовал:

— Балованная дочь, да то не беда. Слюбится, стерпится. Что любовь не свяжет, то дети спеленают.

— Балованная? — эхом откликнулся Рогволд и зло прищурился. — Ты, сваток, прикрой роток. Говори, да не заговаривайся.

— Дак, наше дело сватать, — вступился за Макара третий, молчаливый, сват. И поклонился невесте, видимо не зная, что ещё сказать.

— Не в полон отдают, а замуж берут. — Макар выдержал взгляд Рогнеды и повернулся, чтоб подозвать слугу с подарками.

— Вот тебе помои — умойся, вот тебе онучи — утрися, вот тебе моё слово — подавися! Не пойду за холопа! — звонко крикнула Рогнеда и выбежала из горницы, не поклонившись сватам. В недоброй тишине шаги её быстро прошелестели по ступеням.

— Горячей невесте подле жениха место, — натужно выдавил второй сват. И умолк, на лбу высыпал пот, но он не решался вытереть, стоял перед хмурым Рогволдом и ждал.

Все ждали, что решит отец. Велит вернуть дочь или выйдет следом за ней. Ждали, что он поправит дело, спасёт их от позора и неизбежной беды. Ведь каждому ясно, сватовство не цель, а средство против войны. Выходит, неудачное?

Макар не стерпел, шагнул к Рогволду и сказал без показной игривости, устав скоморошничать:

— Князь, мы не потешники. Дело серьёзное. Владимир тебе предлагает мир. А детские глупости о холопах... так кровь у всех красна.

— Кровь сулишь? — понял на свой лад Рогволд. Он напряжённо глядел на Макара, но думал о дочери, потому и не вник в сказанное. Оскорбился. Вспыхнул. — В моём доме да мне же угрожать?

Макар побледнел, но не отступил, не попятился. Ответил, с трудом выдерживая взгляд разъярённого хозяина:

— В твоём доме, верно. Но и твой дом на земле русской, под рукой великого Киева. Владимир...

— Что Владимир? — наливался неудержимой яростью Рогволд. — Князь киевский — Глеб. А Владимир — сопляк, конокрад. Холопьи обычаи и в Киеве не кинул. Потому решено — свадьбе не бывать, это запомните. Помолчи, посланец, если голова дорога. А ещё передайте...

Но Макар не собирался молчать. Он столько надежд вложил в сватовство, столько насмешек перенёс в Киеве, когда обсуждали предстоящее дело с Претичем, что не мог смириться с крушением. Не удержался.

— Прежде чем гнать, подумай. Что важней, люди или норов дочери? Девке попала шлея под хвост, а ты готов и воз опрокинуть? Она нынче ругается, завтра пожалеет. Да поздно будет... Или решил Глеба приручить? Он любое подарит, даже то, чего не наживал. Знамо, брюхо своего просит. Только кто его примет в Киеве, раба бесхребетного?

Макар презрительно покосился в угол, где молчал, нахохлившись, Глеб, посеревший, хворый, расплющенный. Таким Глеба не помнил.

— Пожалеет? — Неведомо отчего, Рогволд видел в Макаре угрозу. Принимал его слова, слыша лишь приближение войны. — Поздно будет? Так ты явился меня сечей пугать? Отвечай как воин... если уж грозишь. Глянем, чего стоят твои посулы. Князь — раб, а ты кто? Отвечай!

Побледневший от ярости Рогволд стоял перед Макаром, и в руке подрагивала сталь. Как выдернул клинок, никто и не углядел. Мигом справился. Воронёный обоюдоострый кинжал с выгнутыми вперёд усами казался тонким и длинным. Чужой работы, русские оружейники ковали широкие лезвия, точили чаще одну сторону.