Кочевники некоторое время наблюдали за странными состязаниями в степи, а затем приняли сторону слабого. В том натура человека. Слабого надлежит подбодрить, сильному желают поражения, ибо ему и без того улыбается удача.

Навстречу беглецам выдвинулось несколько пастухов и с десяток воинов с луками. О том, что преследователи могут напасть здесь, на глазах табора, степняки не помышляли.

Три силы, если выдохшихся беглецов можно назвать силой, могли схлестнуться в любой миг в кровавом танце, ибо преследователи настигали жеребца с двумя всадниками. Но и кипчаки уже могли достать стрелой незнакомцев, спешащих навстречу кочевникам. Если они не хозяева близ своего стойбища, то кто?

Владимир, видя что люди Горбаня взялись за стрелы, слыша надсадный хрип жеребца, сумел перекинуть ногу и спрыгнуть на ходу.

— Тёмка, беги! — приказал он. — Беги! Кричи — Боняк! Зови подмогу! Боняк! Тугар! Ну же!

Но малец, давно уже внимавший Владимиру, как отцу, как старшему брату, остановил коня. Он дёрганно выхватил саблю, узкую и чрезвычайно острую, подобранную по руке, и развернулся навстречу преследователям!

Солнце ударило в лицо Владимиру и зеркалом плеснуло с узкого клинка, неуверенно поднятого над головой Тёмного.

— Беги! Дурень! — взмолился князь, привычно разминая кисть саблей. Хотя и не верил, что достанет врага. Зачем им мараться с беглецом? Когда вдоволь стрел, когда подпирают половцы, спешащие к месту сшибки.

Вот и первая стрела скользнула по плечу, срезая несколько нитей секущим остриём.

Владимир вскинул локоть, и сабля завертелась, вспыхивая на солнце, словно веер стали, поднятый к плечу князя.

— Боняк! Тугар! — крикнул Владимир, краем глаза следя за подлетающим воинами кипчаков. — Боня-ак!

Но всё же стрелы порхают всё ближе, всё чаще свист, всё злей плотный шёпот оперения, его слышно лишь тому, кто стоит рядышком с мигнувшей стрелой, совсем рядом.

— Галь-халь-ля-а! — послышалось Владимиру, он не знал боевого клича кипчаков, впервые сходился с воинами степняков и удивлённо внимал странному гусиному клёкоту. Не прислушивался, но звуки угрозы сами нашли его, ведь набегающие спасители могут стать врагами. Степняки вправе видеть в них добычу и, отбивая её у преследователей, по неписаным законам степи становятся господами рабов. Пленники ведь не вольные люди, а рабы. Для степняков сейчас важно одно, чьи рабы? Так?

А Тёмный всё не мог отступить, всё не решался бросить князя, кружил рядом, вызывая град стрел и бессильно поблескивая игрушечной сталью.

Со стороны казалось, беглецы ведут себя глупо. Вместо того чтоб загнать коня, добегая до табора, остановились, чего-то ждут. Один шпыняет коня, старается отослать соратника, спасти хоть его, видно, это старший, а младший не поддаётся, не отступает, отчаянно вертится рядом. Как будто его слабый конь и он способны отвести угрозу.

Кипчаки всей душой поддерживали беглецов, издали приняв их за родню, столь чисты и ясны их порывы, столь очевидна связь людей, готовых принять смерть рядом.

И эта единодушная поддержка, порыв сочувствия привели к спасению беглецов. Кипчаки прискакали к вытоптанному пятну в траве раньше противника. Радостно покрикивая, они кружили и петляли рядом, прикрывая чужаков от стрел. Свежие кони сумели преодолеть большее расстояние, отмеряли несколько сотен шагов в степи гораздо легче, чем преследователи.

Сейчас метать стрелы решится только отчаянный безумец, жаждущий войны с половецкой конницей. Таких в отряде Горбаня не нашлось. Более того, преследователи спешились, сошлись и громко спорили о дальнейшем, решая, как поступить.

Злость и досада не лучшие советники, но решение приняли быстро, и вскоре всадник с зелёным листом на конце копья направился к табору.

К табору же вели беглецов восхищённо покрикивающие пастухи, им понравился жеребец, в конях степняки отлично разбираются с детства. Они без особого труда выделяют из табуна самых сильных и выносливых скакунов. А чистокровного двухлетку грех не приметить.

Копьё с широким листом лопуха или чего-то подобного держал сам Горбань. Владимир узнал его и несколько раз оглянулся на Тёмного, будто Тёмный мог развеять наваждение. Нет. Никакого наваждения не было. Горбань спешился возле крытого воза, к которому подвели беглецов.

— Кто старший? — спросил Владимир и поклонился человеку, спокойно восседающему на возке. — Ты хан? Ты?

Тот не ответил, пристально разглядывая князя, Тёмного, скакуна, прихваченного воинами, и Горбаня.

Горбань действовал иначе: не зная языка, он прибег к простейшей мимике, указал на беглецов, сжал кулак, словно держит тех в своей пятерне, и, прижимая копьё локтем, ударил другой рукой сверху, прихлопнул как муху. Суть его показа понять не сложно. Мои люди, хочу наказать. Вот и вся повесть. Следом за жестами он раздвинул складки пояса, добыл кошель с монетами и подал их старшему. Цена рабов. Плата за беглых.

Старший не разглядывал кошеля, не считал монет, подал ближнему воину и спросил его что-то. Может, уточнял сумму? Воин просмотрел монеты, ответил. Понять, что сказано, нельзя, но в глазах старика мелькнули огоньки удивления. Не мало платил Горбань, совсем не мало.

Тёмный с ненавистью глядел на Горбаня и едва не плакал от бессилия, саблю отняли, и сейчас он не мог отомстить врагу, не мог и шагу ступить, а терпеть такое соседство не удавалось. Руки сами искали оружие. Но пояс лёгок, и ножны пустуют.

— Вражина! — выдавил Тёмный и стиснул зубы, уловив предупреждение князя.

— Где Боняк? Где Тугар? — спросил Владимир, повернувшись к старику на повозке. — Где ханы?

Старший кивнул, словно имена ему знакомы, но не ответил, кивком подозвал воина, а к месту суда собралось почти всё племя, и указал, где стоять. Слева от повозки, ближе к Владимиру, а другого, с кошелём, передвинул ближе к Горбаню.

И снова молча ждал чего-то. И все вокруг ждали.

Как будто в тишине должно было родиться решение, удобное всем, приемлемое и беглецами, и преследователями, и быстрыми воинами половецкой охраны.

— Думаешь купить нашу жизнь? Много платишь? — спросил Владимир, глядя против солнца на Горбаня, опиравшегося на копьё. Рваный лист уже сполз к руке и болтался на кромке, но Горбань не видел этого, внимая старику.

— Сколько спросят, столько заплачу, — ответил Горбань, не взглянув на князя. И добавил от себя: — На этот раз не вывернешься. Кончился твой срок. Весь вышел.

— Изменник! — всполошился Тёмный.

— Откуда золото? — равнодушно, словно говорил со своим ратником, обязанным отвечать, спросил Владимир. — Сбежал да казну расхитил? Ловкач!

— Золото Калокира, — поморщился Горбань. — Если я посадник, о какой краже речь? Всё моё! А ты и Тёмный — рабы. Уяснил, что тебя ждёт?

— Уяснил, — улыбнулся Владимир. — Делишь шкуру неубитого медведя.

И эта улыбка почему-то взбесила тихого сдержанного Горбаня. Он даже скривился от злости и в нетерпении шагнул к беглецам, указывая свободной пятерней на них:

— Мои люди! Отдай! Плачу хорошо. Честно!

— Кто бы говорил о чести! — заметил князь.

— Помалкивай! Скоро сдохнешь! — не удержался от злого выпада Горбань.

— Не спеши, продажная душа, — возразил князь. — Зря всё меряешь своим аршином. Здесь воля, законы иные!

Старик, которому ближний воин что-то нашёптывал, поглядывая на спорящих чужаков, приподнял ладонь и махнул, словно желая отстранить Горбаня вместе с его подношением. Улыбнулся Владимиру и мотнул куцей светлой бородой, что-то шепнув соседям.

Владимир почувствовал, как его пояса коснулись крепкие руки и мгновенье спустя в ножны легла сабля, отобранная у круга смерти, вытоптанного в травах в ожидании Горбаня.

Тёмный изумлённо вздохнул, и князь поспешил предупредить мальца:

— Не вздумай хватать саблю!

— Хан! — неуверенно воскликнул Горбань. — Хан, назови цену. Я куплю этих людей. Плачу щедро!

— Не гневи бога, — посоветовал Владимир и поклонился старику. — Не гневи судьбу, беги, покуда цел. А не то я куплю ваши головы! Слышишь, изменник?