— Вижу, что не сладко тебе живется, но долги платить надо. А девка-то есть, и сдается мне, что это дочка того твоего рыжего мужика, который чуть нам с тобой пагубу не учинил. А хороший воин был. Жаль таких.

— Что ты! Да есть ли Бог у тебя за душой? В неволю к татарам девку отдать! Помилуй Бог! Нет, это у нас не получится! Да к тому же и мать у нее ведьма. Несдобровать мне от сглазу ее! Свят, свят!

— Э, бабы испугался! Боярский сын, батыр! Устыдись слов-то таких. Да и зачем тебе девка? Проку от нее никакого.

— Нет, не сговоримся мы так. Перед Богом грех замолить не трудно, а тут колдунья. Тут и Бог может слабинку дать. Боязно, друг, смилуйся!

— Дело решенное, Данила. Денег у тебя нет, сам так говоришь, а чего же тогда мне у тебя взять-то? Нечего, вот и посуди сам. С пустыми руками убраться мне никак не возможно. Соглашайся, отдай девку, а то и до беды большой недалеко. Сам ведаешь, кого у себя по-тихому держишь…

Данила быстро глянул в глаза грека, и бледность медленно разлилась по его лицу. Он взъерошил бороду и отрешенно молчал.

— В разум вошел? Соображаешь, о чем речь идет?

— Да откуда ты вызнал, ворог проклятый? — сорвался на крик Данила и тут же осекся, поглядывая с опаской на дверь.

— Это не твоя забота, Данила. А знаешь ли ты, что за это голову на плахе сложить можно? Уже не один такой поплатился. Знавал небось Федора, Леонтьева сына, Шакловитого? Не мне тебе говорить, кем был твой Андрей у него. Всем конец теперь, и ты на волоске висишь. Могут и до тебя дотянуться. Руки у царя Петра длиннющие, а брат его Иван не у дел! И я могу Петру в этом деле помощь оказать. Прибыток получить смогу, понимаешь теперь? То-то, Данила, друг любезный.

Данила взмок, голова поникла, и весь он стал казаться совсем старым и немощным. На миг глаза Спиро блеснули злорадством и торжеством, но тут же погасли и приняли прежнее добродушное выражение. Он торжествовал, но жизнь научила его держать себя всегда в узде. Судьба и удача — кобылицы ретивые, хотя бег их непредсказуем.

— Ну что, теперь ты нас понял, Данила? Тогда торопись, посылай человека за девкой, да получай свое заемное письмо. Мне долго засиживаться негоже. Дела.

Данила посидел еще немного, посопел пьяно, хоть почти и не пил. Поднялся тяжело, грузно и трудно, направился в сени. Во дворе был слышен его потускневший, надтреснутый голос, отдававший наказ привезти девку.

Он долго не возвращался, и Спиро с помощником Дунбуром вышли из душной горенки проветриться и поискать хозяина. Тот сидел, сгорбившись, на крыльце, собака старательно вылизывала ему глаза и щеки, видимо, закапанные слезами страха, животного и опустошительного.

— А хорошо тут у вас, Данила. Эх, жил бы и я с тобой тихо и безбедно, уж ты бы у меня ни в чем урону не имел. И хуторок твой вернули бы, и кое-что в придачу. Да нет, дела зовут в путь-дорогу. А ты не кручинься. Ты же хозяин и еще понадобишься деткам своим, — он обнял старика за плечи и любовно прижал к своему тугому животу. Данила вдруг резво встал и, напустив на себя гордый и неприступный вид, ушел молча в горницу.

Вскоре он вышел при сабле, в высокой шапке и в сапогах на каблуках. Борода была расчесана, волосы блестели маслом. Кушак зеленого шелка плотно обтягивал дряхлеющее пузо.

Тяжелый ленивый перестук копыт донесся до слуха Марфы, и сердце ее в испуге запрыгало у самого горла. Она и так с трудом пришла в себя после беготни в поисках дочки, а тут захолонуло опять с еще большей силой.

Среди кустов замаячил силуэт пригнувшегося к шее деревенской лошаденки молодого дворового человека Памфилки, который был у барина на побегушках. Он нахлестывал обрывком веревки тощий круп и настойчиво работал пятками. Подъехав к Марфе, осадил поводящего боками конька и, не слезая с шелудивой спины, заорал грозно и повелительно:

— Эгей, баба! Подавай сюда свою рыжуху! Барин ее кличет, поспешай! Ждать не станет, под кнут попадешь. Где она у тебя?

— Чего кричишь-то? Чай не глухая, слышу хорошо. За какой надобностью девку к барину-то?

— Мне это неведомо, велено тотчас садить ее на коня и к барину доставить. Давай же дочку, спешу я.

— У ручья она, купается, вскорости будет. Небось слышит, как ты орешь, сама прибежит, — отвечала Марфа. Сердце ее продолжало колотиться, в висках с силой пульсировала кровь, и боль в голове нарастала быстро и неотвратимо.

— Сейчас сам сгоняю и доставлю, — сказал Памфилка, дергая притомившегося конька, уже тянувшегося к траве. — Но-о-о, паскудница шелудивая, пошла!

— Да куда ты прешь? Ведь девка небось и рубаху скинула! Погодь, чай в лес не сбежит, сама придет. Тут же недалече.

— Сам знаю, да как бы помешки не случилось.

Пока они переговаривались, из кустов показалась Ася, поправляя мокрые волосы под платком. Она казалась утренним солнышком, выглянувшим из-за леса. Мокрые волосы топорщились сзади огромным узлом.

— Ну и кричите вы, аж у ручья слышно. Чего, Памфилка, примчал?

— Да за тобой, Аська! Барин велел доставить. Собирайся.

Встрепенулось сердце. Тотчас вспомнился Андрей, об остальном мысли не было. «Неужели свидимся с молодцом?» — подумалось девушке, и она заторопилась к избе под незаметным ей взглядом все понимающей матери.

Появилась она уже в другой одежде. Сарафан из полотна, украшенный неказистой вышивкой, да чистая цветная косынка делали ее еще красивее. Лицо от сильного волнения раскраснелось, а слегка вздернутый нос придавал всему облику задорный и воинственно-насмешливый вид.

— Мамонька, я скоро вернусь. Наверное, барин зовет попеть да поплясать, гостей потешить.

Но вид матери испугал и озадачил девушку. Она примолкла, а потом добавила в раздумье:

— Что с вами, мамонька? Вам неможется? Вы прилягте до моего прихода, а я вернусь и все сама сделаю. Отдыхайте.

Мать со слезами обняла дочь и так стояла, не в силах оторвать руки от родной плоти. Голос Памфилки, которому надоело ждать, вывел Марфу из оцепенения:

— Марфутка, да отпусти ты девку! Сколько можно дожидаться? Поехали!

Марфа оттолкнула дочь, перекрестила ее в спину несколько раз, шепча вслед молитву. Ноги отказывались повиноваться, и она так и осталась стоять, как прикованная к месту.

Памфилка помог Асе взобраться на спину лошаденки, и они потрусили по тропке, скрывшись вскоре среди кустов. Топот копыт затих. Мать опустилась на землю, и слезы закапали из ее глаз. Тело изредка содрогалось от рыданий. А вокруг стояла тишина предзакатного времени, пахли травы, изредка чирикали птицы, да кузнечики верещали, безразличные ко всему.

Потрясшись с полчаса на тощей спине коняги, путники въехали в шумный двор, и тут Ася почувствовала щемящее, тоскливое давление в груди. Татары нагло пялились на нее, гоготали и отпускали непонятные ей сальности, которые она распознавала по выражению их лиц.

На крыльце стоял Данила Иванович с какими-то приезжими в странных одеждах и наблюдал, как Ася слезала с лошади.

— Хороша девка! — тихо протянул Спиро довольным тоном. — Не обманул, а то я боялся. Да она и впрямь дочка твоего смельчака рыжего, царствие ему небесное. Хорош был боец!

— Ох, дела, — протянул неопределенно Данила и поманил девушку пальцем. — Подойди сюда, девка, поближе. Дай рассмотреть получше. Взрослая ты, похорошела, вся в отца пошла. Любо-дорого поглядеть. Зайди в горенку, посидим.

Девушка зарделась от похвалы и, потупившись и пропустив вперед господ, неуверенно прошмыгнула в сени.

Мужчины расселись важно, с достоинством, но глаза у барина бегали, как у нашкодившего щенка. Это Ася сразу заметила и забеспокоилась. Она осталась стоять, ибо сесть ей никто не предложил. С замиранием сердца она приготовилась слушать хозяина.

— Значит, такое дело, девка, надумал я…

— Погоди, Данила, — остановил того грек, и Ася, мельком глянув на него, с удивлением отметила добрый и ласковый взгляд больших черных глаз. — Приехал я издалека и привез радостную весть. Жив твой тятька и кличет тебя к себе. Видел я его месяца два назад и обещал донести его слова до тебя. Да ты погоди кидаться в ноги, — остановил порыв девушки Спиро движением руки. — Отлежался он от ран, но вернуться не смеет. Трапезунд, город такой в Туретчине, ему понравился, и живет он там припеваючи. Но тоскует по единственной дочке. Очень просил заехать, когда узнал, что я отправляюсь в ваши края, и привезти тебя, — Спиро даже запыхался от столь длинной речи, но был доволен собой и победоносно глянул на оторопевшего Данилу.