«Только освободят — и кончу сама себя», — думала Ася. В груди иногда щемило и замирало, но страдания надломили молодую душу. Терпение покинуло девушку окончательно.

Ей показалось, что скачка продолжалась долго и томительно. Тело застыло и не повиновалось. Ася упала, как только ее сняли с коня, развязали и поставили на ноги. Ноги ее подкосились, не было никаких желаний, хотелось лежать и ждать конца.

Восток серел рассветом. Люди вырисовывались расплывшимися тенями. Кони фыркали, били копытами, тренькали удилами. Разило крепким запахом пота. Ася заметила очертания низких строений и редкие факелы, чадящие багровым пламенем. Голос, строгий и властный, отдавал распоряжения. Люди молча выполняли их, снимали седла с лошадей, успокаивали их. Асю поволокли в дом из грубых камней, скрепленных глиной. Внутри пахло чем-то кислым и дымным. Ее втолкнули в крохотную комнатку. Она стукнулась головой о противоположную стену, пошарила руками и нащупала шершавые камни. Потолок тоже легко было достать.

Ей кинули овчину, сказали несколько слов и задвинули засов. Кромешная темнота окутала Асю, звуки слабо долетали до ее слуха. Она дрожала от возбуждения и страха, хотя и не за жизнь. Было и так ясно, что жизни ее ничто не угрожает. Девушка сознавала, что ее похитили с одной вполне определенной целью. Кому-то она приглянулась, и этот кто-то решил выкрасть ее, как, видимо, тут и заведено. «Что за земля такая?! — думала Ася, в изнеможении опускаясь на солому и натягивая овчину на себя. — Мы тут хуже рабов!»

Усталость смежила веки, Ася согрелась и заснула, так и не додумав до конца своих мыслей. Но спать долго и теперь не пришлось. Что-то необыкновенно страшное, ужасное заставило вдруг ее вскочить. Темнота оставалась все такой же, тишина нарушалась отдаленными неясными звуками, но дверь была закрыта. Пот градом катился со лба девушки, всколыхнувшееся сердце не умещалось в груди. Она оглянулась и тут вдруг четко и явственно представила, как ее родная любимая мамонька мучается. Что-то сильно кольнуло в сердце, и дыхание остановилось. Волосы зашевелились на голове от ужаса. «Мамонька! — взвился заполошный голос отчаяния и скорби. — Не умирай! Родненькая, не оставляй меня одну!»

Она не сомневалась в том, что мать ее сейчас умирала или уже умерла. На крик дверь открылась, женский голос грубо говорил что-то, долго и непонятно. Ася молчала, ничего не замечая и не слушая ее. Женщина зло хлопнула створкой и ушла.

— Мамонька, зачем вы меня покинули? Родненькая, любая! Зачем теперь мне жить? Уж теперь делать на этом свете мне совсем нечего, — говорила Ася, не утирая слез, хлынувших из глаз.

Ася вспомнила, как мать иногда рассказывала про свои видения. Они всегда исполнялись, а начались с того крымского похода, где сгинул ее дорогой и любимый муж Ермил. Тут и стала замечать мать, что многое ей видится, чего люди не замечают. Она стала знать, о чем думают люди, даже те, которые сейчас далеко от нее. Не всегда, но при желании можно было какими-то усилиями заставить себя узнать мысли того или другого человека.

Мать и ей предрекала тот же дар Божий, но Ася боялась верить этому. А мамонька все чаще стала ходить по соседней деревне и лечить скотину, вначале робко и боязливо, затем все больше входя в силу. Соседи вначале сторонились, не доверяли, потом стали бояться, но от добрых услуг не отказывались. Задаривали всем, чем только могли, и в конце концов окрестили колдуньей.

Пришлось и барину Даниле Тюфяеву испытать силу ее рук и глаз. От злой хвори избавила она его, за что он освободил Марфу от оброка и многих повинностей. Мать говаривала, что тот стал бояться ее.

— Как же ты, нехристь, решился запродать мою душу? — крикнула Ася, обращаясь к далекому своему барину. — Как же вы, мамонька, не сумели отвратить от меня этакую напасть, что и белый свет мне опостылел?

Мысли текли тихо и ровно, как и слезы. Девушке вспомнилось, как она без страха подошла к злющей огромной собаке и погладила ее по голове, а та с жалобным повизгиванием вжалась в солому, на которой лежала. Хозяин, приезжий знакомец барина, потом страшно избивал пса, а Асю обозвал плутовкой и со злой усмешкой грозил изловить и подпалить на костре. После этого она долго не решалась отходить далеко от дома.

Да и лошади никогда не пытались причинить ей неприятности, когда она, еще маленькая девочка, играла возле них. Только осторожно переступали с ноги на ногу, косили на нее фиолетовые глаза и прядали ушами.

Все это проносилось в голове Аси, мысли ворочались все легче, воспоминания отдавали теплом и свежестью. Слезы помаленьку высохли, и она погрузилась в сон.

Прошло несколько дней затворничества, на протяжении которых к Асе изредка заходили старуха в черном и мулла. Они что-то говорили долго и нудно, но Ася ничего не могла понять. Мулла совал ей огромную книгу, тыкал пальцем в непонятную вязь письма, сердился, но втолковать Асе смысл своих требований так и не сумел. Она молчала, разглядывая гостей в пляшущем свете факела.

Сразу после той страшной ночи Ася стала как-то спокойнее, уверенней. Смерть матери, в чем она не сомневалась, ощущение в себе той силы, которая изредка нисходит на избранных, как ей думалось, позволили ей смотреть на мир несколько иными глазами. Она силилась угадать, о чем думают этот нудный мулла и черная старуха. Иногда девушке казалось, что это получается, но уверенности она не чувствовала. Старуха часто зло махала на нее руками, шипела что-то под нос и убегала, сгорбившись. Мулла тряс книгой, ругался и тоже уходил, бормоча молитвы и часто произнося имя аллаха.

По прошествии двух недель Ася стала чуточку разбираться в говоре курдов, она поняла наконец, что ее сватают за вождя, который и выкрал ее из селения. Она за это время так ни разу и не увидела своего похитителя. Видно, по поверьям этих людей, встречи жениха с невестой были запрещены.

Ася опять впала в меланхолию, но мысли ее были уже не отчаянные и безнадежные, а совсем другие. Они не захватывали ее целиком, а плыли поверхностно и не так часто холодили душу. Она уже знала, что может не только узнать мысли людей, но в какой-то мере влиять на их поведение. Пока Ася могла наблюдать это только на своих постоянных посетителях, старухе и мулле, но и этого оказалось достаточно, чтобы понять, что дар Божий сидел в ней и раньше, но теперь стал проявлять себя, и с каждым днем девушка все больше убеждалась в этом.

Она горячо молилась, вознося хвалу Господу. Часто ее заставали на коленях, шепчущую молитвы и отвешивающую земные поклоны. Мулла в бешенстве выбегал вон, сыпля на голову неверной проклятия и призывая кару небесную. А Ася продолжала молить:

— Господи, не оставь меня благами своими. Ты уже одарил меня своим вниманием, так не оставляй и дальше! Сохрани и помилуй! Господи!

Ее стали выпускать из темницы, заставив накинуть густую чадру и одеться во все черное. Она оглядывала местность с жадностью обреченной.

Осень брала свое, горы стояли голыми, и с их вершин дули холодные ветры. Дым очагов стлался над крышами селения. Оно состояло из нескольких десятков каменных домов, приземистых и мрачных. Муравьями ползали по склонам отары овец и табуны коней, лохматые собаки носились вокруг, оглашая окрестности хриплым сорванным лаем. Тонкие ниточки троп вились по горным склонам, теряясь вдали, и эти ниточки в одно мгновение приковали все внимание Аси. Она не могла знать, в каком направлении они тянутся и куда приведут, но острое желание вскочить на коня и помчаться по ним возникло сразу же.

Она вместе с другими женщинами ходила с высоким медным кувшином к речке, которая вилась на дне долины, и училась таскать воду плавной подходкой, держа кувшин на плече или на лямках за спиной. Выполняла и другую работу, и с каждым днем обязанностей у нее прибавлялось. И это было приятней, чем сидеть в темной конуре.

Она вслушивалась в звуки незнакомой речи и старалась уловить ее смысл, но больше понимала, заглядывая изредка в глаза спутниц, когда они откидывали край чадры. Ее сторонились, не заговаривали, и это сердило Асю. Она томилась без общения, а черная старуха и мулла осточертели ей смертельно.