— Молись, старик, до конца дней своих. Думаю, что после моих слов почтенный Абу-Мулайл раздумывать не станет. Эта Асия столь необычна, что он откладывать не станет, и свадьба может состояться уже на следующей неделе. Твори молитву и радуйся.

Они ушли, обдавая старика волнами неведомых запахов. Шелк уже перестал шелестеть, а Исмет все продолжал внюхиваться расширенными ноздрями.

Когда Асия появилась в его комнате, она была излишне спокойна и даже равнодушна, на замечание Исмета о привалившем вдруг счастье ответила тусклым голосом:

— Видно так предопределено мне судьбой. Но не принесет мне счастья этот купец. Даже имя у него дурацкое. Только не надо меня ругать, дорогой мой Исмет-ага. Я ведь из другого мира. Ты так много для меня сделал, что я никогда не забуду твоей доброты и заботы и отплачу тем же. А пока оставь меня одну. Я сильно устала.

Как и предполагала сватья, Абу-Мулайл принял ее слова благосклонно. Он назначил день свадьбы через неделю, но пожелал совершить ее тихо и скромно в неказистой мечети.

Абу-Мулайл представлял собой благообразного старика с белой длинной бородой на тощем лице, высохшем под южным солнцем. Большие черные глаза его уже подернулись пленкой старости, но смотрели живо и остро. Такие же белые волосы постоянно прятались под чалмой. Довольно высокий и стройный, он тем не менее двигался важно, с медлительностью, выработанной годами почтения, оказываемого его богатству. Он имел свои караван-сараи во многих городах Аравии, Персии, Сирии и даже Турции. Сотни людей водили его караваны по тропам и дорогам, проложенным тысячелетиями. Многих купцов он держал в зависимости, ссужая деньгами под проценты или товарами. Его корабли бороздили моря, перевозя товары в Индию, Йемен, Италию и даже в туманную Англию.

Ему не везло с женами, которые часто умирали. Вот и теперь у него осталось только две жены и те далеко не первой молодости, а на старости лет хотелось поласкать молодое тело. Он узнал об Асие совершенно случайно и тут же решил проверить слухи о столь необычной женщине. Абу-Мулайл не думал, что ему могут отказать, спокойно направил сватов, но теперь волновался, ожидая встречи с молодостью. А ему шел шестьдесят девятый год, и неотвратимого конца он уже не так боялся, как раньше.

Расторопный приказчик и помощник в странствиях, средних лет араб аль-Музир, сбился с ног, выполняя приказы и готовя свадьбу. Абу-Мулайл останавливал его и говорил медленно, степенно:

— Не суетись, аль-Музир. Пусть все идет своим чередом, как и предписано Кораном. Замучаешь ты себя. Успокойся.

— Как же можно успокоиться, когда все делается не так и каждого необходимо ткнуть носом?!

— Таковы люди с их пороками и недостатками. Но не забывай о караване. Это, пожалуй, главное. А как там моя будущая жена? Что говорят свахи?

— Господин, свахи, знаете сами, говорят самое приятное. За это они деньги и получают. Но я слышал, что невеста и в самом деле хороша. Северянка, о которых у нас только слышали. Скоро, господин, сами убедитесь в этом.

— Не будем загадывать. Мне же не двадцать лет. Вот сына моего, который ждет в Ширазе, можно еще удивить, а я, даже встретив чудеса, смогу отнестись к ним со спокойствием.

— И все же смею надеяться, что деньги свои свахи заслужили не зря, господин. Огонь в самом прямом смысле. Волосы цвета начищенной меди, а глаза с зеленым отливом.

— Это я и сам знаю, уже свахи рассказали. Ну иди, дел у тебя много, — и с этими словами Абу-Мулайл удалился в задние покои обширного дома, где наскоро готовились помещения для молодой жены на женской половине.

Он еще не видел невесты и не считал нужным нарушать предписания шариата. Рассказы свах о ее волосах и глазах волновали его не только как мужчину. Он никогда не встречался с северянками, и простое любопытство все сильнее будоражило его и жгло нетерпением.

И когда обряд совершился и Абу-Мулайл явился вечером в богато отделанную спальню, то, увидев Асию, сидящую в прозрачных одеждах на краю обширного ложа, он остановился в нерешительности и замешательстве, потом откинул фату, прикрывавшую лицо жены. Асия мельком стрельнула в него вымученными и жалкими глазами. Он долго глядел на нее, изучая необычное лицо и волосы. Никакого плотского желания он в себе не почувствовал, одно любопытство, желание услышать голос, рассказ о нелегкой, должно быть, судьбе этой женщины.

— Ты уже должна знать мое имя, женщина, — сказал он тихо по-персидски. Она молча кивнула, а он присел к ней на ложе, обнял сухой рукой и ощутил под ладонью легкое дрожание тела, сильного, упругого, чужого, которое вдруг резко отшатнулось от него. Абу-Мулайл вздохнул тяжело, горестно. Ему показалось вдруг, что насилие над этим существом будет кощунством. «Вряд ли это может быть угодно аллаху, — подумал он с тоской по утраченному чувству, по прошедшей молодости. — Но что можно сделать? Мне она не нужна, а бросить такую нельзя. Всевышний не одобрил бы такого. И как она несчастна. Наши девушки так бы не поступили, не стали бы так откровенно отталкивать меня, пусть даже старого. Но она из другого мира. Не лучше ли попробовать научить ее уважать наш, а может быть, и полюбить?» — все это проносилось в мозгу старого человека в его первую брачную ночь с молодой женой.

Молчание становилось тягостным. Абу-Мулайл сказал ласково, тихо.

— Не печалься, дитя мое. Мне от тебя ничего ненужно. Будем хорошими друзьями, это куда ценней любой женской ласки. А они мне уже ни к чему. Я устал от них, мне хочется теплоты, искренней и благодарной. Ты меня понимаешь?

Асия всхлипнула и ответила сбивчиво:

— Понимаю, но плохо, Абу, — и вдруг она прильнула к груди старика, и рыдания охватили ее. Она тряслась, захлебывалась слезами, волосы огромной копной рассыпались по груди Абу-Мулайла и спине Асии.

— Успокойся, дочь моя, — сказал дрогнувшим голосом старик и необычайная нежность в голосе стала успокоительно обволакивать Асию. Она не отрывалась от его груди и медленно успокаивалась. — Ну вот и умница. Так уже лучше. Я вижу, тебе трудно называть мое имя. Пусть оно для тебя будет именем моего отца. Называй меня Рабах. Я ведь Фуад ибн Рабах Абу-Мулайл. Это будет полегче. Запомнила?

Асия кивнула, отстранилась и взглянула на старика. В глазах ее стоял испуг, надежда, благодарность и еще многое другое, чего прочитать было не каждому дано. Абу-Мулайл окунулся в эти глаза, и радостное, восторженное и вместе с тем тихое спокойствие охватило его душу, испытавшую множество взлетов, падений, переживаний и страстей. Он обнял Асию, прижал к груди, ощущая трепет ее тела, и поцеловал в холодные мокрые щеки.

— Живи, птичка, мне на радость. Что еще остается мне на старости лет? И не тревожь своего сердечка, успокой душу и будь весела, приветлива и счастлива, как только сможешь с таким старым мужем.

Асия плохо понимала старика, но сердцем чувствовала его доброту и отцовскую ласку, идущую от сердца, из глубины души.

Абу-Мулайл с лукавой полуулыбкой стал расспрашивать Асию о ее жизни на родине, о судьбе, свалившейся на ее юные плечи, но быстро устал, плохо понимая ее ответы на отвратительном персидском. Он задремал, и Асия заботливо его раздела и уложила спать. Душная атмосфера комнаты, волнения и переживания этого дня так взволновали ее, что она не могла заснуть. Сердце колотилось в груди беспокойно, в глазах не было сна.

Все случилось так неожиданно, а муж оказался таким странным и добрым, что осмыслить все это Асия так быстро никак не могла. Ей хотелось вскочить на коня и в свисте ветра в ушах промчаться по горным тропам, чувствовать в руке повод, слышать дробный перестук копыт и частое дыхание лошади.

Но клетка была плотно закрыта. Почти золотая, но клетка. Очень удобная и покойная, однако и такая может оказаться несносной. И все же она улыбнулась в полумраке комнаты, оглянулась на посапывающего старика, разглядела его острый профиль с белой бородой и посуровевшими чертами и повалилась рядом на спину, закинув руки за голову. Мечты заволокли голову, перекатываясь мягко, как корабль в тихую волну. Было приятно, радостно.