— Особенное? Но я думал… — начал было я, но Паук меня перебил.

— Что? Ты думал, что сможешь снова откупиться золотом и камешками? Так у меня самого этого добра хватает. Артефакты? — быстро заговорил собеседник, увидев, что я открыл было рот, чтоб вставить свое слово. — Я уже собрал и Искристый фрегат, и Полуденную упряжь и даже очень интересный женский гарнитур. Что же ещё ты можешь мне дать? Замок? Красавицу-жену? Услугу?

Я покачал головой. Слишком опасно обещать такое Пауку. С него станется забрать все и сразу.

— Я могу обещать тебе безопасность.

— Безопасность? — уныло протянул собеседник. — Я могу убить тебя прямо сейчас. Или не убить, но потребовать от тебя же взамен защиты от стражи короля и от шальной стрелы, но… Это скучно, Князь. Я не буду тебе помогать. Будет даже забавно смотреть на то, как твой дом и твоя власть превращаются в пепел, а ты ничего не можешь сделать. Может, тогда ты придумаешь что-то более интересное в обмен на мою помощь. Думай, Князь, думай…

С этими словами свет на секунду погас, а, когда зажегся вновь, в комнате я был уже в одиночестве…

***

Домой возвращался в самом плохом расположении духа. Я знал, конечно, что просто так Паук никому помогать не будет, даже ожидал, что он потребует что-то такое, чего у меня нет. Но вот так… И черт пойми, что происходит.

"Ду-у-умай," — передразнил я Теневого Короля. Показушник. Раньше все происходило без этих "спецэффектов" с появлением, исчезновением и так далее. По-моему, Паук и так производит неизгладимое впечатление.

Я нанял извозчика и приказал ехать в Шеверн-холл. А сам впал в состояние глубокой задумчивости. Как назло, в голову абсолютно ничего не лезло. Что можно предложить человеку, у которого все есть? Деньги и драгоценности он отверг сразу. Положение в обществе? Так оно ему и не нужно. Зачем главе преступного мира внимание общества? Наоборот, это будет только мешать работе. Титул и земли? С таким богатством, которое сосредоточилось в его руках, это станет пустым звуком. Замок? Но это уже не могу отдать я сам. Мой дом. История моего рода. Память.

Жены у меня нет, хотя бы тут Пауку не на что надавить. Конечно, возникла идея жениться, а потом спихнуть супругу Теневому Королю. Однако я уверен: такую подачку он не возьмёт. Он забирает только то, что важно и ценно. Только то, что дорого просителям.

Услуга? Это самое последнее, что я ему предложу. Ведь дать услугу — считай, подписать себе смертный приговор. Это значит постоянно жить в страхе и каждую секунду ожидать расплаты. Это значит пообещать все, что угодно. Это значит стать персональным рабом. Паук может потребовать услугу сразу, через месяц, через десять лет. Это может случится тогда, когда ты уже и не будешь помнить о вашей сделке. А он всегда будет помнить. Теневой король никогда не прощает долгов.

Диковинный артефакт? Но все они при транспортировке в княжество проверяются людьми Паука и если это что-то интересное, то неожиданно исчезнет под покровом ночи.

Какое-то зелье? Моё авторское заклинание? На Паука нелегально работает тысяча алхимиков и иже с ними. Сомневаюсь, что смогу предложить что-то, чего не сделают они.

Я ощущал, что с каждым мгновением все больше и больше скатываюсь в бездну уныния. Я чувствую: в это раз восстание другое. Всё предыдущие разы очаги были словно просьба: люди пытались добиться послаблений и улучшения жизни. Теперь же, они обозлились и разгорячились, словно волки, почуявшие запах крови.

Дааа, в этот раз все не ограничится забастовками. В это раз они попробуют меня убить…

***

По прибытии в замок, я уже довел себя до такого состояния, что сам был готов убивать. И тут как раз подвернулась герцогиня, так некстати влезшая в мой кабинет. Раньше зрелище этой девушки, мирно спящей на диване под заклинанием забвения заставило бы меня улыбнуться, но сейчас… Я действительно улыбнулся. Но той безумной кровожадной улыбкой, с которой убийца наносит первое ранение своей жертве.

В голову пришло страшное по своей сути чародейство, применявшееся в прошлом как одна из радновидностей пыток. Щелчок пальцами — и комнату наполнил женский крик боли, ужаса и беспросветной агонии. От него я вздрогнул и пришёл в себя.

Снизу вверх на меня смотрели полные страха и смирения глаза, что, впрочем, почему-то не произвело на меня впечатления. Уже гораздо позже, в очередной раз прокручивая этот момент, я осознал, что меня тогда так ужаснуло. Я не чувствовал за собой вины. Ни жалости к девушке, ни сожаления о содеянном. В ту минуту я просто захотел сделать именно так. И я сделал.

<Кэролайн де Вельренс>

Я покачивалась на мягких волнах спокойствия и гармонии. Они то подбрасывали вверх, даря бесконечно яркое ощущение полёта, то роняли вниз, на глубину, словно погружая на самую мягкую в мире перину.

Здесь, в этом сияющем ничто, было так легко и свободно.

…Оно широко настолько, насколько безгранична наша фантазия.

…Оно приятно настолько, насколько безупречен наш разум.

…Оно прекрасно настолько, насколько красива наша душа.

…Оно противоречиво настолько, насколько сложна наша жизнь.

Оно есть изнанка жизни. Но оно не смерть, нет. Это что-то другое, что-то гораздо более сложное и, в то же время, до смешного простое.

Здесь так легко мечтать, но совершенно невозможно думать. Здесь можно утонуть, захлебнуться в ощущениях.

Здесь ты и Бог, и раб. Ты свет, заточенный в тюрьму из плоти и крови. Сюда так легко попасть, но практически невозможно выбраться…

Это то, где существует душа после смерти оболочки. Это и рай, и ад, но в то же время, ни то и ни другое. И оно затягивает, просит покориться и раствориться в нем. То умоляет, то приказывает. Даёт возможность быть солнцем и ветром, чтобы в следующую секунду разбить на миллионы самостоятельных частиц. Это место создаём мы сами. Оно есть отражение нас самих…

Внезапно все тело, каждую клеточку, пронзила сумасшедшая, невыносимая боль. Она разрывала на части, рвала, резала, а через мгновение болезненно восстанавливала вновь, чтобы продолжить агонию. Я чувствовала, как плавились кости, как размывалось сознание. А потом приходила другая боль, ещё более резкая, ещё более жестокая. Но именно она возвращала к жизни умирающий разум. Вскоре только эта мука держала меня на грани, потому как единственным желанием стало перестать существовать. Боль стала якорем. И не знаю, рада ли я этому. Я ничего не знаю, ничего. Я не могу думать. Все мысли растворяются самыми первыми в этом океане страдания. Кажется, я все-таки умерла, и только мой утихающий, но от того не менее жуткий, крик является последним воспоминанием обо мне.

Вдруг резко агония прекратилась. Я все ещё не могла поверить в это и каждую секунду ждала возвращения боли. Утекло лишь несколько секунд, но мне кажется, прошли годы.

Из горла донесся лишь мучительный хрип, дыхание выходило со свистом, перед глазами все ещё стояла кровавая пелена. Однако я смогла различить в хаосе непривычно ярких красок высокую фигуру. Зрение слегка прояснилась и я узнала Джера. Он несколько секунд смотрел на меня, а потом развернулся и ушёл. Где-то недалеко хлопнула дверь.

Я упала на пол и зажмурилась, потому как перед внутренним взором все ещё стояло его холодное лицо, с горящим в глубине глаз торжествующим огоньком…

В голове раздается неприятный гулкий звон, слышатся громкие голоса слуг. Я пытаюсь спрятаться от всего мира под подушкой, но пока что-то не очень получается. Распахиваются двери, мне приносят завтрак. Я только хотела спросить, что происходит, как услышала стук закрывшейся двери. Э-э-э…

Меня и раньше-то не особо любили, но до такого все-таки не доходило. Служанки и горничные, по крайней мере, хотя бы будили, говорили "Светлое утро" и "Да воздаст нам Светлейшая", а потом неизменно, пускай и с меньшей охотой, спрашивали: "Можем ли мы чем-то помочь вам, миледи?". На что также получали неизменный ответ: "Нет, спасибо". И уходили, да. Но не пропустив же пять пунктов из этого плана!