— Нет, — скучающе отвечает он. — Иначе, какой из меня Пожиратель Смерти?

Я и не ожидала от него иного. Даже когда он убил моих родителей, хотя тогда казалось… он вел себя так, словно вот-вот начнет сожалеть о том, что сделал.

Я почти поверила, что он мог бы раскаяться.

— Но ведь Долохов был вашим другом, — пора все прояснить раз и навсегда.

Он медлит с ответом.

— Когда-то он им был, — тихо произносит он. — Но он перестал быть моим другом, когда решил пойти против моих предостережений и замарать руки о грязнокровку. Я не желаю иметь ничего общего с тем, чьи моральные устои столь… распущенны и непостоянны.

Все нормальные люди с малых лет знают, что есть хорошо, а что — плохо. И они понимают разницу между добродетелью и эгоистичным обывательством.

Но только не Люциус Малфой. Это не его политика.

— Кто заменит Долохова? — Меняю тему разговора.

— Думаю, Эйвери, — в его голосе почти уверенность. — Он мой старинный друг. Не такой импульсивный, как Антонин, наоборот, спокойный, очень исполнительный и ревностно относится к своим обязанностям.

Нервно сглатываю комок в горле. Холодно. Нас разделяет огромное расстояние, и не похоже, что он собирается сокращать его. Чувствую себя уязвимой и брошенной.

— А Драко? — Спрашиваю его.

Люциус слегка хмурится.

— Драко останется здесь на некоторое время. Недавно Министерство нагрянуло в поместье, разыскивая его, поэтому ему будет безопаснее оставаться здесь.

— А ваша жена? — С напускным безразличием спрашиваю его, хотя слова даются мне с трудом.

— Что ты имеешь в виду? — Он хмурится.

— Она тоже останется здесь? — Все еще стараюсь удержать на лице безразличную маску.

Некоторое время он смотрит на меня, в его глазах лед.

— Не думаю, — в конечном счете, произносит он. — Кто-то же должен вернуться в мэнор, дабы удостовериться, что никто из Министерства снова не устроит обыск дома в мое отсутствие. Она не Пожиратель Смерти, так что они не тронут ее.

— Не слишком ли это оптимистично? Она ведь замужем за Пожирателем Смерти, и у нее подрастает сын, который тоже примкнул к Темному Лорду.

Почему ты так хочешь, чтобы она была здесь?

Не знаю… возможно, ее присутствие будет напоминать ему… поможет ему держать дистанцию.

— Почему тебя так волнует ее безопасность? — Ледяным тоном спрашивает он. — Ты ведь даже не знаешь ее.

— А я-то думала, что по-настоящему заботливый муж хочет быть уверенным, что его жене ничего не угрожает.

Боль обжигает лицо — еще одна царапина. Он медленно двигается на меня, направляя палочку мне в грудь.

— Не провоцируй меня, грязнокровка. Я не в настроении терпеть твои язвительные насмешки.

— Я буду делать то, что захочу! — С шипением выдаю в ответ. Чаша терпения лопнула. — Думаете, можете вот так запросто приходить сюда и называть меня грязнокровкой, вести себя холодно и отстраненно, когда прошлой ночью вы…

Сильный удар в живот заставляет меня согнуться пополам, хватаясь за ребра и резко выдыхая.

Он хватает меня за волосы и буквально впечатывает в стену, и мне кажется, будто через меня пропустили электрический ток. Он прижимает меня к стене, грубо сдавливая пальцами плечо.

— Никогда не смей больше разговаривать со мной в таком тоне, — со злостью в голосе рычит он.

Вздрагиваю и киваю. Молча. Какое-то время он пристально смотрит мне в глаза, — черты его лица искажены яростью и неприязнью, — а потом он резко разворачивается, отпуская меня, и вылетает из комнаты, сильно хлопнув напоследок дверью.

— Как ты думаешь, что случилось с Долоховым?

Вопрос Рона застает меня врасплох, и я замираю на секунду, но быстро беру себя в руки и возвращаюсь к полировке серебряного подсвечника.

В последнее время я сама не своя. Все делаю на автомате: просыпаюсь, работаю, ем, принимаю ванну, сплю. И опять по кругу — просыпаюсь, работаю, ем, принимаю ванну, сплю…

Мне нужно как-то отвлечься от мыслей о том, что я сделала.

Но более всего я должна попытаться не переживать так сильно из-за того, что Люциус меня избегает.

— Не знаю, — стараюсь звучать равнодушно. — Он ведь сбежал, разве нет? Об этом говорили Люциус и Беллатрикс.

— Да, я тоже слышал, — он задумчиво хмурится. — Но тебе не кажется это странным? Я имею в виду, как он смог переплыть озеро без помощи кого-то из рода Блэков? Лодка же появляется только по их зову, нет?

Мир словно обрушился на меня, похоронив под своими останками. Почему мы об этом не подумали? Какие же мы идиоты.

Стараюсь успокоиться и на ходу выдумываю объяснение.

— Ну, эти твари в воде охотятся только на магглов и грязнокровок, — внезапно понимаю, что говорю слишком быстро и слишком несвязно, и с усилием замедляю темп речи. — Подозреваю, что он просто переплыл озеро, и они не причинили ему вреда, — он ведь чистокровный.

Кажется, время остановилось, пока я ждала, когда Рон обдумает сказанное. Наконец, он пожимает плечами и возвращается к работе.

— Я как-то не рассматривал такой вариант, — бросает он, и я стараюсь как можно тише выдохнуть с облегчением.

Некоторое время мы работаем в полной тишине. Я усердно протираю серебряные подсвечники, отгоняя непрошенные мысли. Я не буду думать об этом.

— Гермиона? — Рон немного колеблется. — А ты думала о… ну, сегодня я видел Малфоя, он читал газету, и дата на ней была… сейчас Октябрь.

— Боже, — удивленно выдыхаю. Значит, мы здесь уже несколько…месяцев.

— Да, но… так ты думала о… — Рон глубоко вздыхает, как перед погружением под воду. — Это значит, что тебе уже исполнилось восемнадцать. Твой день рождения был в прошлом месяце.

Подсвечник выскальзывает у меня из рук.

— Гермиона?

Я всхлипываю.

— Прости, Гермиона.

Он обнимает меня, и в его объятьях я даю волю слезам. Как же так? Мне исполнилось восемнадцать лет, а я даже не заметила этого. Мой первый день рождения как пленницы. Мой первый день рождения как сироты.

Возможно, это вообще мой последний день рождения. Уверена, что до следующего я просто не доживу.

Скрип. Поднимаю голову и смотрю поверх плеча Рона.

На пороге стоит Люциус. Он смотрит на нас, как я всхлипываю в объятьях Рона. Холодный взгляд, кажется, пронизывает меня до глубины души. Спустя несколько секунд Люциус разворачивается и, молча, выходит из комнаты.

Наверное, лучше вообще ничего не говорить, если я не могу справиться со своими эмоциями. По крайней мере, в таком случае мне не удастся нечаянно сказать что-то обвиняющее.

Поэтому я молчу, стараясь говорить лишь тогда, когда в этом есть необходимость.

Но когда я остаюсь одна, мысли лихорадочно мечутся в голове, причиняя нестерпимые мучения. Я с трудом могу спать, потому что они все время здесь, во мне. Убийца убийца убийца.

Тяжкий груз вины никогда не покинет меня. Он, как нарыв, как язва, гниет и разлагается, отравляя душу, сердце, мысли.

Но лучше уж целенаправленно думать о том, что я совершила, чем позволить мыслям течь в свободном направлении. Если я спущу все на самотек, тогда они возродят воспоминания, о которых я не хочу думать.

Руки Люциуса на моем теле. Его губы на моих.

Эти мысли гораздо опаснее и более разрушительные, чем другие — о Долохове. Люциус собственными руками пытал меня почти до смерти. Этими же руками он убил моих родителей.

И прикосновения именно этих рук я невольно вспоминаю каждый раз, когда засыпаю.

— Проснись! Проснись!

Что-то острое полоснуло по щеке, вырывая меня из объятий сна.

Что… что? Я же только что заснула. Прошло не больше пяти минут.

Перед глазами пляшут размытые тени. Несколько раз моргаю, и зрение обретает четкость.

Слабая пощечина обжигает лицо, и я поспешно сажусь в кровати, чувствуя небольшое головокружение.

Железная хватка смыкается вокруг запястья, и меня буквально выдергивают из кровати. От неожиданности я спотыкаюсь, когда встаю на пол, но мне удается удержать равновесие.