Подползаю к телу почти на грани обморока. Протягиваю руку, но не смею коснуться. Наверное, это глупо, ведь это всего лишь мертвое тело, но я не могу… не могу дотронуться до него, только не когда я…

Только не тогда, когда я виновата в его смерти.

Это была самозащита. И вообще, это не ты запустила в него проклятьем.

Но я бросилась ему на спину, отвлекая от схватки с Люциусом.

Так, что, получается, ты предпочла бы, чтобы Люциус оказался на его месте?

Нет!

Хм, не так давно ты говорила, что твое самое заветное желание — видеть, как он умрет.

Но… но я…

Ну уж нет, не собираюсь вести диалоги с самой собой! Я еще в своем уме, надеюсь.

Собираюсь с силами и, дотянувшись, опускаю Долохову веки. Он все еще теплый, хотя я ожидала обратного.

Теперь он больше не смотрит на меня обвиняющее. Отползаю от него как можно дальше.

Но закрытые глаза не меняют того, что я убила его. Люциус и я… мы вместе убили его.

Еще одна вещь, которую я никогда не прощу Люциусу. Он сделал из меня убийцу.

Но… не он заставил меня напасть на Долохова сзади. Я сама приняла это решение.

У меня не было выбора!

Неправда. У тебя он был.

Долгое, мучительное ожидание, пока дверь, наконец, не открывается, и не входит Люциус. Прикрыв дверь, он с неприязнью смотрит на безжизненное тело Долохова.

Я уже не смотрю на труп, сейчас все мое внимание приковано к Люциусу, который неотрывно смотрит на Долохова. Он так спокоен и бесстрастен. Этот человек был его другом и соратником, а он вот так просто убил его.

Что я должна сказать в эту минуту?

Спасибо, что спасли мне жизнь.

Как вы могли убить его?

Разве вы ничуть не сожалеете?

Пожалуйста, скажите, что я не помогала вам. Скажите, что я не убийца.

Обнимите меня, пожалуйста, и скажите, что все будет хорошо.

— Что нам делать? — Вот что, в конце концов, спрашиваю я.

Он окидывает меня холодным, напряженным взглядом.

— Делать? — Бесстрастно переспрашивает он.

Глубоко вздыхаю.

— Да, что нам делать с этим? — Дрожащим голосом тихо спрашиваю его. — Вы собираетесь рассказать Волдеморту, что тут произошло?

Люциус молча смотрит на меня так, будто только сейчас действительно увидел меня — оценивающе, словно решая для себя, стою ли я всего, что он делает.

— Ты на самом деле такая дура, или только прикидываешься? — Произносит он. — Думаешь, я вот так просто пойду к Волдеморту и покаюсь, что убил одного из его преданных слуг?

Судорожно сглатываю, качая головой. Он усмехается и вновь поворачивается к телу Долохова.

— Нет, — тихо шепчет он, в большей степени самому себе, нежели мне. — Нет, сказать Темному Лорду, что я убил Антонина ради мерзкой магглы… это самоубийство.

Мерзкая маггла. Слова жалят меня; ранят прямо в сердце.

— Но, если я солгу Темному Лорду, и правда всплывет, моя жизнь оборвется в мгновение ока, — продолжает бормотать он, все еще глядя на мертвое тело.

Боже. Люциус… Волдеморт убьет его, когда узнает обо всем.

Почему тебя это волнует?

Медленно подхожу к нему, не отрывая взгляда от его лица. Такое бледное и напряженное. Никогда не видела его настолько испуганным.

Так непривычно видеть выражение страха на его лице, тем более в такой степени. Сейчас он более чем когда-либо похож на живого человека.

Наконец, я рядом. Он поднимает на меня взгляд и скалится.

— Итак, какие будут предложения? — Его голос вибрирует на грани насмешки. — Неужели у самой умной ученицы Хогвартса нет никакого плана, как бы нам выпутаться из этого дерьма?

Отступаю назад. Одна из тех вещей, что всегда до смерти пугали меня в нем, это… его хладнокровие, даже когда он пытал меня. Но теперь в его глазах плещется ужас, и Люциус, кажется, на грани помешательства.

Он хватает меня за запястье, одним рывком притягивая к себе, и пристально смотрит на меня сверху вниз, и от этого взгляда меня потряхивает.

Он медленно проводит волшебной палочкой по моей щеке, и я задерживаю дыхание. Сумасшествие в его глазах сходит на нет, но он все еще бледен. И кто знает, на что может толкнуть человека страх перед Волдемортом?

Хочу, чтобы он отпустил меня. Я точно знаю, что он винит меня во всем случившемся. И он в каком-то смысле прав. Из-за меня он оказался втянутым во все это.

— Что мешает мне обвинить тебя в его смерти? — От удивления приоткрываю рот, а он с усмешкой смотрит на меня. — Что может помешать мне сказать темному Лорду, что ты каким-то образом стащила у Долохова палочку и применила магию против него?

Молча, смотрю ему в глаза, он слегка прищуривается, и я понимаю, что он больше не играет со мной. Он на полном серьезе обдумывает такой вариант.

— Это могло бы решить… всё, — шепчет он. — Он все равно не убьет тебя, ты еще представляешь для него ценность, как пленница. И наши жизни были бы в безопасности.

Кончик его палочки скользит вверх-вниз по моей щеке, он прожигает меня своим взглядом, и я тщательно подбираю слова:

— Если вы это сделаете, — дрожащим голосом говорю ему, — не надейтесь, что я не потащу вас за собой. Я расскажу ему, что это вы убили Долохова, но также я расскажу ему, почему вы это сделали…

Он бьет меня по лицу. Хочу дотронуться до горящей щеки, но он перехватывает мою руку.

— За тобой должок, — шепчет он. — Я спас тебя сегодня. А мог бы просто уйти и позволить Долохову делать все, что ему хочется.

Голова вот-вот взорвется от противоречивых мыслей, но я храню молчание, не решаясь высказать их.

— К тому же, — он вновь проводит палочкой по моей щеке, — я могу воспользоваться заклинанием изменения памяти. Одно простенькое заклинание, и ты твердо уверуешь в то, что сама убила его, — он смеется, глядя в мои расширившиеся глаза. — О, да, поверь мне, за свою жизнь я неплохо научился заметать следы. Нужно всего лишь убедиться, что все концы в воду, чтобы не дай Бог кто-нибудь случайно не потянул за ниточку и не распутал этот клубочек.

— Вы не посмеете, — шепчу я.

— Еще как посмею, — вкрадчиво отвечает он.

Я не могу сдержать возмущение, злость и… разочарование в нем, поэтому, мелко дрожа от ярости, выдаю:

— Что ж, тогда вперед, трус, — каждое слово сочится ядом. — Заставьте меня поверить, что я убила его. Но сначала ответьте мне на один вопрос, почему вы пытали меня забавы ради, но вам настолько противна мысль о том, что Долохов может прикоснуться ко мне, что вы предпочли убить его прежде, чем он зашел слишком далеко?

Улыбка исчезает с его лица, а губы сжимаются в тонкую линию.

— Ты знаешь, почему, — очень тихо произносит он. — Чистокровный…

— Маг не должен прикасаться к грязнокровке? — С сомнением ухмыляюсь. — Вы все еще в это верите? Да, Долохов был самой последней сволочью, но он, по крайней мере, был честен. А вот вы, Люциус… даже не можете быть честным с самим собой.

Его пальцы сжимают мое горло, перекрывая кислород. Судорожно пытаюсь вздохнуть, глядя в его побледневшее от ярости лицо.

— Не смей думать, что знаешь обо мне всё, — со злостью шепчет он.

В голове зашумело — он слишком сильно сжимает шею.

Я знаю вас лучше кого-либо, и вам это известно. Также как и вы знаете меня лучше всех…

Он усмехается и отпускает меня. Слегка наклоняюсь, массируя шею. Какое-то время он смотрит на меня, а потом вновь поворачивается к телу Долохова.

— Ну, — тихо начинает он, — вижу, тебе не по вкусу идея свалить всю вину на тебя. И что ты можешь предложить?

Он смотрит на меня, и тут до меня доходит, что он спрашивает меня. Он действительно спрашивает у меня, что нам делать.

В таком случае, он, должно быть, и вправду в полном отчаянии.

— Я не знаю, — качаю головой.

Люциус горько улыбается.

— Я так и думал, — и снова его взгляд обращается к мертвому телу на полу. И вдруг я замечаю что-то в его лице, что-то совсем не похожее ни на холодную ярость, ни на страх.

Прослеживаю его взгляд. Глаза Долохова закрыты, но он выглядит таким живым. Его лицо все еще полно красок, и он злорадствует, посмеивается, обвиняет нас, даже будучи уже мертвым…