Не знаю, почему он так колеблется. В последнюю нашу встречу он позволил своему проклятому сыночку пытать меня в течение нескольких часов. Да он сам бросил в меня Круцио, благодаря которому я впала почти в бессознательное состояние и вспомнила всё. Так почему же сейчас ему не все равно?

Чувствую на щеке частое дыхание Беллатрикс.

— Тебе плевать на девчонку, так докажи это! — Она закатывает рукав моего платья. — Режь.

Умоляюще смотрю на Люциуса. Наши глаза встречаются, и в глубине его взгляда есть что-то такое, что даже он вряд ли в состоянии понять.

Эти глаза бездонны. Только они отражают его истинное Я. Внешне он абсолютно спокоен и собран почти все время. Но эти холодные глаза — единственная вещь в нем, способная дать мне ключ к тому, о чем он думает. И я всего лишь однажды видела их такими пустыми, как сейчас.

Его губы сжимаются в тонкую линию, и он подносит нож к моей руке. Его лицо — непроницаемая маска, я тихо шепчу:

— Пожалуйста.

На его лице заиграли желваки, и следом острая, как бритва, боль пронзает руку. Опускаю глаза вниз. Сжимая нож, он проводит лезвием по коже, и я вижу, как расходятся края пореза, и кровь выступает на его поверхности. Но я не издаю ни звука. Только вновь поднимаю взгляд на него. Глаза в глаза. И снова, как, впрочем, и всегда нас объединяет боль.

Осторожно выхожу из ванны, вздрагивая от того, что свежая рана на руке чуть-чуть приоткрылась. Разматываю мокрую повязку и разглядываю глубокий порез, который даже и не думает затягиваться. Кожа вокруг бледных, рваных краев покраснела, и хотя прошло уже несколько часов, кровь все еще алыми бусинками просачивается через рубец.

Неудивительно, что он даже не взглянул на меня, пока нес в комнату. Только не после такого.

Тем не менее, он все-таки перевязал рану.

Я так и не воспользовалась заживляющей мазью, проигнорировав его «совет», который он бросил напоследок перед тем, как уйти. И не буду. Я хочу, чтобы остался шрам. Возможно, это как-то уравновесит мое внутреннее состояние.

Отбрасываю повязку и, сняв с крючка полотенце, заворачиваюсь в него, а потом поднимаю с пола свечу и, возвратившись в комнату, ставлю ее на туалетный столик. Приглушенный мутный свет отбрасывает жуткие тени, но лучше так, чем полная темнота.

Натягиваю простую белую рубашку без рукавов; теперь я всегда в ней сплю. Она слишком длинная и оттого не очень удобная, но черта с два я еще хоть раз надену ту, что носила раньше.

Принимаюсь расчесывать волосы гребнем, шипя сквозь зубы от боли — так много колтунов! — но я не жалуюсь. Малейшая боль лишний раз доказывает мне, что мое тело все еще принадлежит мне.

Дверь в комнату распахивается.

Разворачиваюсь, и гребень выпадает из внезапно ослабевших пальцев.

Долохов входит в комнату и закрывает за собой дверь. Он смотрит на меня, и на его лице застыло напряженное выражение, граничащее с жестокой яростью.

Тишина настолько плотная, что я едва способна дышать, по коже бегут мурашки под его пристальным взглядом, а по телу проходит дрожь.

Скажи что-нибудь. Разговори его.

— Что вам нужно? — Мой голос дрожит. Идиотский вопрос, но что еще я могу сказать?

Он невесело усмехается, буравя меня взглядом, словно пытаясь прожечь во мне пару дырок.

— Ты знаешь, чего я хочу, — он медленно приближается ко мне. С трудом подавляю тошноту, подступающую к горлу.

— Убирайтесь! — Пятясь назад выкрикиваю я, но он быстрее меня. Хватает меня за талию и тащит к кровати. В ужасе пытаюсь вырваться, крича до хрипоты, царапаю его руки, но он не отпускает. Слишком сильный…

И тогда я выкрикиваю одно единственное имя, занимающее все мои мысли.

— Люциус! ЛЮЦИУС!

Он останавливается, продолжая сжимать меня в тисках своих рук, и зажимает мне рот рукой, обрывая мои крики, заставляя меня замолчать.

— Зачем тебе это? А? — Его горячее и мокрое дыхание на моей щеке. — Зачем он тебе нужен?

Он толкает меня на пол. Падаю на четвереньки и ползу от него, но он коленями прижимает мои ноги к полу. Изворачиваюсь, чтобы ударить его, но внезапно острая боль обжигает плечо. Он смеется, одной рукой удерживая мои запястья над моей головой, а другой прижимает мою голову к полу. Когда я касаюсь щекой холодного пола, слезы уже вовсю катятся по лицу.

От страха я едва могу пошевелиться, но все же нахожу в себе силы заговорить:

— Он убьет вас! — В моем голосе столько отчаяния. — Он убьет вас в ту минуту, как я скажу ему…

Долохов хватает меня за волосы и тянет на себя, резко и отрывисто шепча мне на ухо:

— Ну, конечно. Твой всемогущий защитник. Мне вот любопытно, что именно происходит между тобой и моим другом Люциусом? Потому что я точно знаю, что он еще не трахнул тебя, если только после того, как я в последний раз видел его Омут памяти, ничего не изменилось.

— Откуда вам известно про Омут? — Содрогаясь, спрашиваю я.

— Тупая сучка, — его смех — определенно смех сумасшедшего. — Ты вообще когда-нибудь задумывалась над тем, как его Омут попал в твою комнату?

— ВЫ?!

Все с тем же безумным смехом он отпускает мои волосы и начинает задирать подол моей ночной рубашки. Я захожусь рыданиями.

— Даже не думай звать его, — шипит он. — Он все равно не услышит. Этот дом достаточно большой, и когда я прощался с Люциусом, он был в другом крыле. Но когда он появится, я позабочусь о том, чтобы он узнал, что я поимел его драгоценную грязнокровку раньше него.

Напрягаюсь всем телом, пытаясь, как уже было, воспользоваться беспалочковой магией, но тщетно. Ничего. Ничто меня не спасет.

— Что ж, вперед, делай это, гребаный мудак! — В истерике кричу я. — Но я все ему расскажу, и он прикончит тебя, как собаку. Возможно, он даже позволит мне посмотреть на это. И не думай, что я не спляшу на твоей могиле…

— ЗАТКНИСЬ! — Ревет он, больно хватая меня за волосы. — Думаешь, твои насмешки заденут меня? Я через многое прошел. И что с того, что Люциус даст тебе подразнить меня? Сейчас я покажу тебе, каким может быть подлинное унижение!

— Импедимента!

Долохова отбрасывает от меня, и я вновь могу дышать. Я свободна…

Переворачиваюсь на спину и вижу, как его буквально впечатывает в стену. Он ударяется спиной и сползает на пол.

Перевожу взгляд на дверь, но мне не обязательно видеть его, потому что я и так знаю, кто это. Я узнала голос, произносящий заклинание.

Клянусь Богом, я никогда не видела Люциуса в такой ярости, как сейчас. Никогда. Сейчас он менее всего похож на человека.

Он стремительно подлетает ко мне, поднимает меня на ноги и встряхивает за плечо, пристально глядя мне в глаза.

— Что он сделал? — Отрывисто бросает он. — Что он тебе сделал?

— Ничего, — выдавливаю из себя ответ. — Ничего. Спасибо. Я…

Не благодари его!

А что еще мне делать?

Мы оба вздрагиваем, прерывая зрительный контакт, когда Долохов со стоном поднимается с пола.

Я почти не успеваю отметить тот момент, когда Люциус берет меня за руку и толкает за свою спину.

— Ой, как мило, — огрызается Долохов, держа на прицеле Люциуса. — Если бы только Темный Лорд мог видеть тебя сейчас, Люциус. Если бы Нарцисса была здесь. Кто бы мог предположить, что в один прекрасный день Люциус Малфой будет изображать из себя рыцаря в сияющих доспехах, защищая мерзкую грязнокровку, которую он так презирает.

— Ты больше никогда не притронешься к ней, — тихо произносит Люциус, но в его голосе звенит сталь.

— И дай-ка угадаю, почему. Потому что я — чистокровный, и грязнокровок нельзя трогать, ты это хотел сказать? — Он запрокидывает голову и смеется поистине дьявольским смехом. — Какой же ты лицемер. Ты даже не можешь быть честным с самим собой. Круцио!

— Протего! — Заклинание Долохова не успевает достичь нас, и это еще больше выводит Пожирателя из себя.

— Господи, какая ирония! — Он смотрит прямо на меня. — Ты знаешь, что он делал с такими, как ты? Я видел, как он пытает и убивает магглов просто из спортивного интереса. Он практиковал на них Темные Искусства! Ты помнишь дело Руквуда, Люциус?