— Разве это имеет значение? — сквозь слезы спрашиваю я.

— Да, имеет, — яростно шепчет он. — Он отнял тебя у… мне просто любопытно, что так привлекает тебя в нем, что ты позабыла все, во что верила?

Глубоко вздыхаю. Не хочу говорить ему об этом, но больше всего не хочу и дальше лгать ему. Не могу и не хочу. Он заслуживает правды.

Закрываю глаза, потому что у меня нет сил смотреть ему в глаза.

— Это не то, как если бы я хотела его. Все совсем не так. Просто… он говорил, что я ничтожество, — еле слышно шепчу я в ответ. — Раз за разом он повторял, что я грязнокровка, ошибка природы, бесполезное существо и пустое место. Он постоянно говорил это, пытаясь заставить меня поверить, что так оно и есть. И я почти поверила…

Мне трудно говорить, но я продолжаю: он имеет право знать.

— Но… когда я поняла, что он может… хотеть от меня чего-то большего… — «Господи, как же трудно объяснить», — это заставило меня…

Открываю глаза. Рон стоит передо мной, и его глаза блестят от слез.

Снова закрываю глаза и захлебываюсь в океане боли, поглотившей меня.

— Это заставило меня вновь почувствовать себя человеком. Потому что поддаваясь чувствам, он шел против своих убеждений, и все ради меня, а значит… я чего-то стою.

В очередной раз открыв глаза, натыкаюсь на его взгляд, полный обиды и боли.

— Я никогда не считал тебя грязью, Гермиона. Ты значила для меня больше, чем кто-либо в этом мире!

Слезы текут по моим щекам. Боже, что же я наделала? Как могла так с ним поступить?

— Я присматривал за тобой, — продолжает он. — Хотел заботиться о тебе. Каждый раз, глядя на тебя, я видел всю твою боль и страдания, — он всхлипывает, и его голос надламывается. — Я бы все отдал, лишь бы забрать эту боль! Боже, Гермиона, я любил тебя! Можешь называть меня наивным дураком, но я думал, что ты тоже меня любишь!

— Рон! — его имя со всхлипом срывается с губ, я хочу вновь коснуться его руки, но он отшатывается.

Боль просто невыносима. Потому что с четвертого курса я мечтала, как однажды он скажет мне эти слова, а я бросила их ему в лицо, и ради чего? Ради мужчины, который не способен любить никого, даже собственного сына, не говоря уже о грязнокровке.

— Я тоже любила тебя, Рон! И до сих пор люблю!

— Если это правда, тогда почему ты обратилась к нему — к нему! — чтобы вновь почувствовать себя человеком?! — он недоверчиво качает головой. — Святые небеса, да он же разрушил твою жизнь!

— Знаю! — я в полном отчаянии. — Я не могу… это так сложно объяснить. И все выглядит так, будто я сошла с ума, но в происходящем никогда не было никакого смысла.

Он недоуменно смотрит на меня, а затем отворачивается, хватаясь за голову.

— Так… — напряженно начинает он, — так он приводит тебя сюда каждую ночь? И… делает то, что хочет… — он спотыкается на этих словах и сильнее сжимает голову. — Боже… все, что я видел… как он касался тебя и… это так…

Он трясет головой, вцепившись себе в волосы.

— Боже! — задыхаясь, всхлипывает он.

Он поворачивается ко мне: лицо искажено мукой, и это причиняет мне невыносимые страдания.

— Как ты терпишь это? — надломленным голосом бормочет он. — Почему позволяешь ему так с собой обращаться?

И я даю единственный ответ, на который способна.

— Я могу вынести что угодно, — шепчу я, — пока у меня есть ты.

Подхожу к нему, несмело протягивая руку. Закрыв глаза, он чуть отворачивается от меня; ну, по крайней мере, хотя бы не вздрогнул.

Я чувствую себя такой грязной: грязь сочится через поры, каждая клеточка наполнена ею.

— Пожалуйста, Рон, — сквозь слезы произношу я. — Прошу тебя, не надо меня ненавидеть.

Он поворачивается ко мне.

— Я ненавижу не тебя, Гермиона, — шепчет он. — Мне ненавистно то, что ты делаешь, и я ненавижу его, но… как… — он глубоко вздыхает. — Это не твоя вина, — обманчиво будничным тоном сообщает он. — Я ведь тебя знаю. В нормальных обстоятельствах ты никогда не согласилась бы спать с Пожирателем смерти. Я уверен, это его вина, и только его.

Проглатываю ком в горле.

— Рон, я…

Дверь с громким стуком распахивается.

И дабы сделать еще хуже — хотя куда уж хуже! — в комнату входит Люциус.

Увидев Рона, он застывает глядя на меня: глаза округляются, а затем превращаются в щелочки.

— Какого черта он здесь делает? — с плохо скрываемой яростью в голосе спрашивает он.

Рон оборачивается и моментально бледнеет, встречаясь взглядом с человеком, отнявшим у него все.

— Ты… ты… — задыхаясь, выговаривает он и сжимает кулаки, замахиваясь на Люциуса. — ГРЕБАНЫЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ, УБЛЮДОК! Я убью тебя, УБЬЮ!..

…удар…

Люциус отшатывается, держась за нос.

— Ты получил что хотел, да? МРАЗЬ! — кричит Рон. — Как ты посмел…

— Импедимента!

Рона отбрасывает назад, и он вскрикивает от боли, ударившись спиной о стену.

— Рон! — Люциус хватает меня за руку и рывком притягивает к себе.

Глядя ему в глаза, я физически ощущаю его ярость.

— Что случилось? — в злобном шипении я отчетливо слышу страх.

Пытаюсь ответить, но не могу, просто не могу.

Он встряхивает меня пару раз.

— Бога ради, отвечай же!

— Я тебе отвечу, — слышу голос позади.

Мы с Люциусом поворачиваемся и видим, как Рон поднимается на ноги, полыхая от злости.

В голове мелькает нелепая мысль о том, какой контраст составляют эти двое: покрасневший от злости Рон и побледневший от ярости Люциус.

— Что ж, — злобно тянет Люциус, — вероятно, я должен тебе напомнить, Уизли, что я разговариваю не с тобой и встревать в чужие разговоры очень неприлично…

— ЗАТКНИСЬ! — от Рона исходит такая волна ненависти, что мне становится страшно. — Я знаю, ясно тебе?! Я знаю, что между вами происходит, так что не указывай мне, ублюдок!

Боже, ну разве может быть еще хуже? Рон знает; Люциус знает, что он знает; и только Господу известно, кто в конце концов будет страдать…

Поднимаю глаза на Люциуса: его лицо белее мела, на скулах играют желваки, а глаза широко распахнуты, и в них плещется ужас.

— Как… как ты?..

Он прищуривается, и в глубине его глаз вспыхивает яростный огонь.

Он еще раз встряхивает меня.

— Как он узнал? — шипит он сквозь зубы.

— Я… — не могу отвести от него глаз и не могу выговорить ни слова.

— Господи, что ты натворила, глупая девчонка? Как он…

Он замахивается на меня и наотмашь бьет по лицу; я вскрикиваю и, вывернувшись из его рук, падаю на пол.

— Тупая сука! — шипит он. — Как, черт его побери, он…

— ОСТАВЬ ЕЕ! — кричит Рон, помогая мне подняться. Задрав голову, смотрю на него — мой милый, любимый Рон! — Она не виновата! Если хочешь кого-то обвинить, то вини своего сына-придурка!

Лицо Люциуса приобретает землистый оттенок.

— О чем ты говоришь?

Рон горько усмехается.

— О, не волнуйся, он не знает! По крайней мере не то, что знаю я. Но это его вина, что я оказался здесь: я убирал коридор, когда он вышел, забыв запереть дверь.

Люциус задумчиво смотрит на нас, но я чувствую, как лихорадочно мечутся его мысли.

Я знаю, о чем он думает, — я бы думала о том же, если бы моя голова не была забита кучей других вещей.

Что Драко вынюхивал в комнате отца?

Ну я знаю почему: он подозревает, и уже довольно давно.

— Когда я вошел, то увидел, что шкаф открыт, — победно улыбаясь, сообщает Рон. — Люциус Малфой, великий стратег, совершил пустяковую ошибочку, забыв запереть шкаф, в котором хранится такая важная вещь, и если ее кто-то увидит…

В мгновение ока Люциус выхватывает палочку, и Рон умолкает на полуслове.

— Я и не жду, что ты поймешь мои действия, — шепчет Люциус. — В конце концов тебе далеко до грязнокровки с ее мозгами.

Рон стискивает кулаки, и я беру его за руку.

Люциус на мгновение задерживает взгляд на наших руках и поднимает глаза на Рона.

— Эйвери неожиданно вызвал меня, — бормочет он. — Я не мог закрыть шкаф, это вызвало бы ненужные вопросы — как если бы мне было что скрывать.