Он сильнее стискивает меня в объятиях, прижимая к себе, и я едва могу дышать от этой близости. Он ничего не говорит, и я тоже молчу…

И он не спит. Я точно знаю. И в этот прекрасный момент он обнимает меня, цепляется за меня, как и я цепляюсь за него. Потому что я нуждаюсь в нем так же сильно, как он нуждается во мне.

Да, он не спит. Чувствую, как его руки обнимают меня, одна из них поднимается вверх по моей обнаженной спине, зарываясь пальцами в волосы, и — одному Богу известно как! — он прижимает меня к себе еще ближе…

Я молчу и не смею даже открыть глаза. Не хочу разрушать этот восхитительный момент. Потому что сейчас он искренен — как никогда прежде.

Не могу сдержать улыбки.

И впервые за все время я осознанно засыпаю в его объятиях.

Я вновь выплываю из глубин сна, медленно просыпаясь.

И я больше не чувствую его теплых рук.

Открываю глаза и вижу перед собой пустую кровать.

Резко сажусь, осматривая комнату. Неужели он ушел, оставил меня одну?..

Нет.

Он стоит перед открытым шкафом, и у меня невольно перехватывает дыхание. Он с глухим стуком ставит что-то на полку и закрывает дверцу.

Увидев, что я проснулась, он замирает.

Он совсем не похож на того человека, каким был этой ночью. Помимо того, что он полностью одет, у него еще и ледяной и настороженный взгляд.

Он собирается что-то сказать, но так и не произносит ни слова.

Смущенно заправляю прядь волос за ухо, тоже не находя слов.

Наконец он нарушает тишину.

— Не собираешься одеться? — отрывисто бросает он.

Сжав зубы, поспешно вскакиваю с кровати и начинаю собирать разбросанную одежду, сгорая от стыда и унижения.

Он наблюдает за мной, чуть выгнув одну бровь, пока я в спешке натягиваю платье и привожу себя в порядок.

Выпрямившись, смотрю ему прямо в глаза.

Не знаю, что сказать. После того, что случилось этой ночью, я… я больше не знаю, кто я и где я.

На самом деле рядом с ним я вообще не знаю, в какой реальности нахожусь.

Стук в дверь заставляет меня подпрыгнуть на месте, сердце уходит в пятки от страха.

— Люциус?

Господи Боже! Затаив дыхание, я расширившимися от ужаса глазами смотрю на Люциуса.

Это Эйвери.

Люциус тоже напуган и не скрывает этого.

— Люциус, нам нужно поговорить. Дело очень срочное.

— Черт, — шипит Люциус, подбирая с пола мантию-невидимку и швыряя ее мне. Убедившись, что я полностью скрыта, он поворачивается к двери и открывает ее.

Эйвери стоит на пороге: выражение его лица, как всегда, абсолютно нейтральное.

— Темный Лорд хочет видеть тебя, — без вступления произносит он. — Нас обоих. Немедленно.

Несколько мгновений Люциус молчит. Я не вижу выражения его лица, когда он сухо произносит:

— Да-да, конечно.

Он поворачивается спиной к Эйвери, прищурившись, смотрит прямо на меня, а затем покидает комнату, следуя за Эйвери, и закрывает за собой дверь.

Тяжело дыша, остаюсь на месте.

Что… что он хочет, чтобы я делала?

Скорее всего, он хочет, чтобы я оставалась здесь. Коли уж он запер дверь, то совершенно ясно: он не желает, чтобы я покидала комнату…

Было бы смешно, не будь ситуация столь критичной и опасной.

Сажусь на пол, подобрав под себя ноги, в сотый раз проверяя, надежно ли я укрыта мантией-невидимкой, и жду.

Боже.

О, нет!

Слышу, что за дверью, снаружи, кто-то есть.

— Алохомора!

Дверь отворяется, и меня начинает трясти от ужаса, потому что в комнату входит Драко.

Настороженно прищурившись, он обводит взглядом спальню отца.

Поняв, что никого нет, он слегка расслабляется, но тут же хмурится, когда замечает смятые простыни на кровати.

У меня перехватывает дыхание.

Пару секунд он смотрит на неубранную постель, а затем качает головой, будто стряхивая наваждение.

Наконец он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Слава Богу!

Постойте-ка… он еще здесь. Его голос доносится до меня из-за закрытой двери:

— Какого черта ты здесь забыл?

— Меня послали сюда мыть пол, — это Рон. — Но если ты сам хочешь помыть, то — валяй, я только за…

— Не выводи меня, Уизли! — шипит Драко. — Работай молча.

Повисает пауза, а затем…

— Вынюхиваешь что-то в папочкиной комнате? — я могу представить, как Рон сейчас усмехается. — Какой же ты жалкий.

— Заткнись! И не смей раскрывать рот при отце, иначе очень пожалеешь.

Еще с минуту я слушаю его удаляющиеся шаги.

Вновь наступает гробовая тишина.

Так, минутку… Боже!

Драко… Драко опять не запер дверь… хорек безмозглый!

Медленно встаю, с опаской поглядывая на дверь. Молю всех святых, чтобы Рон не заметил незапертую дверь. Молю, чтобы он продолжал мыть пол, и тогда все будет хорошо.

Но… вне всяких сомнений — Бог меня все же ненавидит.

Дверная ручка медленно поворачивается, и дверь со скрипом открывается.

Я перестаю дышать.

Рон входит в комнату. Он выглядит испуганным: глаза широко распахнуты и так знакомо блестят. У меня щемит сердце — это так по-Уизлевски: жгучий интерес вкупе с угрозой быть застигнутым и понести наказание придают ему еще больше смелости.

Что же делать?

Ничего. Стою и молю Бога, чтобы Рон меня не обнаружил.

Кстати, а что он вообще здесь делает?

Он обходит комнату, пристально разглядывая обстановку, словно ищет что-то конкретное.

Оружие? Или что-то, что поможет сбежать отсюда?

Какая разница? Стараюсь не дышать, надеясь, что он сейчас уйдет, так и не узнав, что я здесь.

Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы он не нашел меня!

Рон в это время подходит к шкафу Люциуса. Перед глазами мелькает картинка моего сегодняшнего пробуждения: Люциус стоит спиной ко мне и как раз закрывает дверцу шкафа. Рон осторожно открывает его, замирая в нерешительности, когда обнаруживает в нем…

Нет! Господь Всемогущий…

Омут Памяти, принадлежащий Люциусу, наполненный его мыслями. Такой манящий…

И только я знаю, какие воспоминания он хранит там.

Рон… наклоняется к нему, протягивает руку, почти касаясь пальцами призрачной субстанции. Стой! Иисусе… он не должен… не должен!

Все пропало. Я ничего не могу поделать, чтобы остановить его, кроме…

— Рон, стой! — срываю с себя мантию-невидимку.

Он вздрагивает и испуганно оборачивается.

— Гермиона! — облегчение читается на его лице, но в следующую секунду он задумчиво хмурится. — Что ты здесь делаешь?

Я в тупике: не знаю, что сказать.

— Я… я убирала комнату, — поспешно отвечаю я.

— Малфой заставляет тебя убираться в его комнате?

Киваю головой, как китайский болванчик.

Он подозрительно прищуривается.

— А почему тогда ты носишь мантию-невидимку?

Дерьмо. ДЕРЬМО!

— Я… просто я… — «Соберись!» — Ты не должен трогать Омут!

Вот теперь его хмурый вид никак не связан с задумчивостью и удивлением.

— Почему? — спрашивает он. — Его ведь здесь нет, — он поворачивается к Омуту. — Он никогда не узнает…

— Пожалуйста, Рон, не надо! — в голосе слишком много отчаяния, и он это чувствует.

— Что такого, если я загляну туда? — медленно выговаривает он. — Это ведь не причинит тебе вреда.

Ох, если бы только знал, сколько боли это принесет мне. И тебе. Ты даже представить не можешь…

Я все испортила. Теперь он точно что-то подозревает, я вижу это по его глазам.

— Я… это… мы не можем… просто не должны, Рон! Что если он вернется? Он убьет тебя!

— Он не вернется, — бросает он, вновь поворачиваясь к Омуту. — Его не будет еще очень долго, потому что его вызвал Сама-Знаешь-Кто.

— Но ты ведь можешь не выбраться оттуда? — я обязана отговорить его. — Потому что я не знаю, как это сделать…

— Зато я знаю, — спокойно отвечает он. — Я покажу тебе, когда мы закончим. Мы выберемся, это легко.

Он решительно дотрагивается до сплетения серебряных нитей воспоминаний.