Он нависает надо мной, и у меня перехватывает дыхание, — как всегда, — потому что я никогда не перестану бояться, что однажды придет день, когда он не выдержит и убьет меня за то, что я сделала с ним…

Но не сегодня. По его взгляду я понимаю, как нужна ему сейчас. В нем отражается почти нечеловеческий голод и жажда. Желание затопляет все вокруг.

Он внимательно смотрит на меня, заправляя прядь волос мне за ухо.

И я вновь вижу темную отметину на его предплечье, разрушающую красивую иллюзию. Доказательство его истинной сущности вытатуировано на его коже навечно.

Чуть приподнимаюсь, и мы оба замираем на долгое время.

Глубоко вздыхаю и неуверенно касаюсь метки, проводя по ней пальцем.

У него перехватывает дыхание.

Почему такой элегантный, имеющий безупречный вкус и чувство стиля человек захотел вдруг обезобразить себя подобным отвратительным знаком?

— Что ты делал сегодня? — я правда не знаю, зачем спрашиваю его об этом.

Поднимаю глаза и встречаюсь с его нахмуренным взглядом.

— Что ты имеешь в виду?

— Какие ужасные вещи ты совершил сегодня во имя Волдеморта? — дрожащим шепотом спрашиваю я. — Что ты делал перед тем, как прийти сюда, ради продвижения его дела?

Он хмуро смотрит на меня, не понимая, почему я спрашиваю об этом — что вполне естественно. Ему никогда не понять.

— Ты правда хочешь знать? — прохладным тоном спрашивает он, убирая от меня руку.

Я смотрю ему в глаза, пытаясь разглядеть за слоями серой стали смутные тени ужасных деяний.

Действительно ли я хочу знать, что повидали эти глаза?

Не уверена. Порой мне кажется: мы настолько разные, что если я увижу сотворенное им зло, то сойду с ума от леденящих кровь сцен.

Но я ведь уже знаю, на что он способен.

Со вздохом опускаю взгляд на свои руки. У меня тоже есть отметины: вертикальные шрамы, нанесенные Люциусом, пересекаются с горизонтальными — знаками жгучей ненависти Беллатрикс, а вместе они постоянно напоминают о том, что может сделать ЕГО мир с людьми.

У него свои шрамы, у меня — мои.

Он приподнимает мое лицо за подбородок, заставляя взглянуть ему в глаза. В них — ни намека на сожаление или раскаяние.

— Если ты правда хочешь знать, что я делал сегодня, тогда спроси меня снова, — шепчет он.

Закусываю губу в неуверенности. Я очень хочу, но в то же время я предпочла бы жить в неведении. И пусть та Гермиона, которой мне никогда уже не стать, ни за что не согласилась бы с подобным решением, плевать. Не это ли служит еще одним доказательством тому, как сильно он изменил меня?

Отвожу взгляд, разглядывая его плечо: там тоже есть шрам. Шрам, оставленный мной. Ножевое ранение, давным-давно зарубцевавшееся.

Бессознательно я провожу рукой по почти такому же шраму на своем плече. Рана, оставленная им. Не одна из тех, что исполосовали мою душу, но та, что изуродовала тело…

Он следит за моими пальцами и прищуривается на мгновение, когда понимает, чего я касаюсь.

Спустя, кажется, вечность, он вновь решается заговорить.

— Шрамы нельзя убрать одним взмахом волшебной палочки, — шепчет он. — У меня свои, у тебя — твои.

— Но я не желала их, — с горечью в голосе произношу я. — А вот ты… метка была твоим выбором.

Люциус невесело усмехается.

— Я давно сделал свой выбор, — он проводит пальцами по моей щеке. — Небольшая устрашающая отметина — малая плата за честь служить Темному Лорду.

Молча смотрю на него, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Не могу. Не могу выносить те чувства, что испытываю к этому чудовищу. Беллатрикс была права… что, черт возьми, мне нужно от него?

— Ты когда-нибудь смог бы оставить такую жизнь? — тихим шепотом спрашиваю его, удивляясь, как мне хватило духу задать подобный вопрос.

Но вместо ярости, которую я ожидала увидеть в его взгляде, я вижу лишь полное непонимание.

— С какой стати я должен это делать? — он смотрит на меня так, словно я спросила: а слишком ли плохо будет, если он отсечет себе руку.

Открыв рот, тут же закрываю его: ответить так, как я хочу, у меня язык не поворачивается.

А еще я не уверена, что все еще хочу знать ответ на свой вопрос.

Горькая усмешка появляется на его губах.

— Ради тебя? — произносит он. — Смог бы я оставить такую жизнь ради тебя, ты это имеешь в виду?

Щеки горят от унижения, потому что я знаю, что сейчас будет: очередной монолог о том, что я для него пустое место, кусок дерьма, мерзкая маггла…

И точно!

— Ты ждешь, что я все брошу, забуду про свой долг, предам свои убеждения ради грязнокровки? — последнее слово раскаленной плетью обжигает меня.

— Разве ты уже не предал их? — мне страшно, но обратного пути нет. — Ты сделал это, когда впервые пришел в мою постель.

Мои слова ранили его так же, как меня каждый раз ранит его небрежное "грязнокровка". Ненависть и отвращение смешались в его глазах, но я знаю, что они направлены не на меня одну.

— Нет, — сквозь стиснутые зубы шипит он. — Я ничего не предавал. Если бы я мог, то отрекся бы от всего, во что верю, но это — часть меня. Ты же… — он глубоко вздыхает. — Ты — моя слабость, и я признаю это с сожалением. Никогда не думал, что могу…

Он недобро прищуривается.

— Ты довольна? Довольна тем, что разрушила все, что придавало смысл моей жизни?

У меня на мгновение пропадает дар речи. Да как он смеет?!

— Ты тоже разрушил мою жизнь, — я вот-вот расплачусь. — Оставил меня ни с чем. Я даже не могу больше быть с Роном, он не простит мне такого низкого и подлого предательства.

Он ухмыляется, но в глазах нет ни намека на веселье, и качает головой.

— Выходит, мы отравили друг другу существование, — в его голосе проскальзывает обида. — Каждый из нас оставил другому лишь пепел воспоминаний, уничтожив все остальное.

— Но так не должно быть! — порывисто шепчу я.

Он вопросительно выгибает бровь.

Протягиваю руку, касаясь его лица, и чуть приподнимаюсь, глядя ему прямо в глаза, но он на мгновение закрывает их, пряча от меня свои чувства.

— Ты можешь оставить это, я знаю, — отчаянно шепчу я. — Ты смог бы.

Смешок слетает с его губ, и он отталкивает мою руку от себя.

— Ты не ведаешь, о чем просишь, — его глаза потемнели, и в них отражается целая гамма противоречивых чувств. — Ты смогла бы стать Пожирательницей Смерти ради меня?

Ответ, уже готовый сорваться с языка, комом встает в горле, и мне остается лишь сидеть и судорожно соображать.

Смогла бы я? Приговорить себя к жизни, наполненной болью, страданием и смертью? Ради него…

Нет.

Даже ради его спасения? Даже если бы твой отказ означал для него смертный приговор?

Но… этого не будет! Никогда. То, чего прошу я, вполне возможно; а вот они никогда не примут грязнокровку в Пожиратели Смерти, так что…

Нет. Я не смогла бы сделать это.

Его рот изгибается в горькой усмешке.

— Вот видишь, в мире есть вещи пострашнее смерти, — шепчет он. — Поэтому я и выбрал этот путь. Я не боюсь умереть. Предать свои убеждения, переступить через идеалы, составляющие смысл моей жизни… никогда. Ни за что на свете.

Сердце вдребезги разлетается на осколки. Ни за что на свете, значит, ради меня — тем более.

Но он уже сделал это. Он уже отдалился от них, когда впервые поддался тому, что чувствует ко мне.

Он пошел гораздо дальше, чем смерть. Ради меня. Потому что для него предать свои идеалы — во стократ хуже смерти.

Но что такое смерть? Если мы так похожи, — о чем он не устает твердить мне, — тогда он уже долгое время умирает от желания быть ближе к той, кого ненавидит больше всего на свете.

И если он действительно такой же, как я, он готов на всё, когда я в его руках. Потому что лишь одному Богу известно, на что готова я, когда он обнимает меня.

Ради него я способна на все. Я ничего не знала о жизни, пока он не научил меня.

— Так все же ответь мне, — практически одними губами шепчет он, — ты еще хочешь знать, что я делал этим вечером?